Едоки Картофеля Ван Гог Описание

Описание картины Ван Гога Едоки картофеля

Среди жителей Нюэнена он был белой вороной. Можно возразить: тысячи художников писали, например, «Благовещение» и «Тайную вечерю», а различает их то, как они писали тысячи писали натюрморты с яблоками, но каждый писал яблоко по-своему. К тому же он признавал только индивидуальную технику. Трусливая недоверчивость, отличающая обитателей маленьких городков, да его собственные вспышки гнева и резкие суждения отдалили от него решительно всех. Винсент с первых же слов затронул здесь самую суть вопроса. Можно сказать, что в то лето 1884 года Ван Гог открыл для себя живопись.

В мае 1886 года, после отъезда его матери, – пишет Ж. Б. де ла Фай, – грузчики сложили произведения Ван Гога в ящики и оставили на хранение у колбасника города Бреды (в действительности это был краснодеревщик по фамилии Схрауэр). Приехал он к своему отцу, к своим родным, но Нюэнен не был его родиной. Завтра, как и сегодня, она будет его кредо.

Когда он приходил, то обычно ссорился с отцом. Несмотря на все мои недостатки, сбить меня с толку не так легко, как некоторые воображают. «Все это надо прочно освоить. » — говорил Винсент. Но это трудно осуществить.

Винсент сразу убежал, а Гоген предпочел переночевать в гостинице. Мгновение, которое проходит, уже ушло от тебя навсегда. Может быть, вернуться в Дренте. Он должен жить среди декорации своих сюжетов. Теперь живопись открылась Винсенту во всем великолепии.

Картина Едоки картофеля, Винсент Ван Гог, 1885 – описание

Эта утрата, по существу, завершила долгий период в жизни Винсента. Трудно вообразить более трагический контраст. О нем все время ходили сплетни, недобрые толки. Сам он слишком озабочен своими собственными затруднениями, слишком подавлен суждениями родных, чтобы пытаться смягчить эту атмосферу. Завтра, как и сегодня, она будет его кредо. Вдвоем они много работали. Образы закопченного неба, непосильного труда и болезней, взрывы рудничного газа и мучительные смерти горняков, как призраки, преследовали Винсента.

Вдвоем они много работали. Нет, скорее всего, нет. Так или иначе, отцу стало невмоготу разговаривать с сыном. Когда он приходил, то обычно ссорился с отцом.

Винсент вспоминал слова Херкомера, которые тот произнес, открывая свою школу живописи: «Мне важно выпестовать индивидуальные таланты, а не воспитать последователей доктрины Херкомера». Винсент отказался от своей доли наследства поскольку в последние годы он был в серьезном разладе с отцом, заявил он, он не станет «ни предъявлять своих прав, ни даже притязать на то, что некогда ему принадлежало». И она выполнила свое намерение, не сумев, однако, себя убить.

Дает жизнь. Это одна фигура, один организм. Это висячая керосиновая лампа.

Скудный крестьянский скарб всегда под руками, он или создан крестьянином или служит ему. И господствующий колорит у Ван Гога иной: серо-зеленый, с глубокими голубыми тенями. Они настолько отличались от всего, что он до сей поры привык понимать под живописью, что он простился с Винсентом довольно холодно и даже не пообещал зайти в другой раз. Куда он шел. Винсент с первых же слов затронул здесь самую суть вопроса.

Ни в коем случае. Мгновение, которое проходит, уже ушло от тебя навсегда. Винсент продолжал писать — натюрморты, птичьи гнезда, кое-какие пейзажи. Вот почему можно говорить о взаимосвязи между цветами.

Винсент продолжал писать – натюрморты, птичьи гнезда, кое-какие пейзажи. Скудость вещи — непременное условие ее одушевленности. Светлые краски.

Описание картины «Едоки картофеля»

Винсент провел в Амстердаме три дня. Три дня подряд я сидел перед холстом величиной с тот, что я тебе послал, где изображены хижина и крестьянское кладбище. К тому времени он уже постиг многие тайны мастерства и убежденно провозглашал свое кредо. Холст, если так можно выразиться, отстранял художника от его моделей.

«Почему ты не продаешь своих картин. » — беспрестанно спрашивали они. Он качал головой: «Эти болваны из Нюэнена, видя, как я брожу по вересковой пустоши, говорят, что я спятил, но меня это не трогает». Все черным-черно вокруг него и в душе тоже.

Ван Гог: описание картины «Едоки картофеля»

«Я не могу принимать в расчет, что думают о моей работе люди я должен идти вперед — вот о чем мне следует думать Если я теперь ничего не стою, то и потом ничего не буду стоить но, если я буду чего-то стоить потом, значит, я и сейчас уже стою чего-то, — упрямо повторял он, — так как пшеница есть пшеница, даже если горожане поначалу принимают ее за траву». Хальс – колорист из колористов.

Но еще больше удивило кожевника то, что он никак не мог забыть холсты и рисунки Ван Гога. Техника — не риторика, она должна выражать личность художника. Старые мастера пользовались подобной штукой. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Это не античность, а ренессанс – сказал Делакруа. Однако на протяжении пяти лет тот был, по существу, его единственным другом и опорой и вскоре Винсент ощутил потребность, как он сам выразился, «поставить точки над i». Именно потому, что Вы не единственный, кто критиковал меня таким образом, Ваша критика заняла свое место в ряду других подобных суждений, от которых я защищаюсь и буду защищаться все более успешно, вздымая, как знамя, мою убежденность, что мои устремления имеют право на жизнь».

По фасаду вился плющ. На сей предмет он заручился адресами шести торговцев картинами. Страдание свято. Этот розовый – заглушённый цвет, полученный в результате сочетания красного с зеленым.

Описание картины Винсента ван Гога «Едоки картофеля»

Особенностью крестьянской психики Ван Гог считал очеловечивание вещей. «Тот, кто хочет совершить что-либо доброе или полезное, не должен рассчитывать на всеобщее одобрение или похвалу, ни даже этого желать, напротив, ему следует ожидать сочувствия и поддержки лишь со стороны редких людей, наделенных благородным сердцем» — эту фразу Ренана, которую Винсент по памяти приводит в письме к Тео, он никогда не забывает. Все чернымчерно вокруг него и в душе тоже. Торшина и ведущая «Нидерландских гостиных»сотрудник Сектора специальных программ НПО Государственного Эрмитажа А. В. Не поладил он и со священником католической церкви.

Вещи живут у него своей жизнью, не менее напряженной, чем человеческая. Керссе-макерсу он дал множество полезных советов. Кругом все черным-черно. «Надо заставить обыденное служить выражению прекрасного», — говорил Милле. Цвет сам по себе что-то выражает, от этого никуда не уйдешь и надо это использовать все, что прекрасно, воистину прекрасно, непременно также правдиво, – писал он Тео, провозглашая мысли, от которых не отказались бы даже гностики.

Винсент Ван Гог – Едоки картофеля

Вечером, взяв с собой этот холст, я отправился в Эйндховен, где живет один мой приятель Германс., владелец довольно изящной гостиной (серые обои и мебель черная с золотом) и мы повесили там картину. И господствующий колорит у Ван Гога иной: серо-зеленый, с глубокими голубыми тенями. «Больше всего я хочу научиться допускать такие неточности и погрешности против правил, такие видоизменения и искажения действительности, чтобы в результате получилась — да, если хотите, — ложь, но более правдивая, чем любая буквальная правда». Можно сказать, что в то лето 1884 года Ван Гог открыл для себя живопись. Это висячая керосиновая лампа. Винсент торопился уехать.

Крестьяне относились к нему хорошо и позировали охотно, – разумеется, за плату. Он колебался, стараясь совладать с нетерпением, от которого его вдруг начало лихорадить. Страдание свято. Табак, как он утверждал, действовал на него успокаивающе. Надо заставить обыденное служить выражению прекрасного (Запись на полях рисунка), – говорил Милле. «Надо заставить обыденное служить выражению прекрасного», — говорил Милле. Винсента захлестнуло безграничное отчаяние. «Я говорю мы, так как деньги, которые ты мне посылаешь — я знаю, они достаются тебе нелегко, — дают тебе право, если только мне удастся создать стоящую картину, считать ее наполовину твоим собственным творением».

Ван Гог, «Едоки картофеля»: архетипический аспект

«Почему ты не продаешь своих картин. » — беспрестанно спрашивали они. Он отчетливо знал это — как в нравственном, так и в эстетическом плане. Куда важнее другое – обвинения Ван Раппарда по части искусства живописи. Он не отличался от них одеждой и образом жизни, но внутренне оставался самим собой.

Вскоре Ван Гога увольняют с должности помощника пастора. Винсент согласен с Тео, сказавшим ему: «Когда горожане пишут крестьян, они у них походят на жителей парижских окраин, даже если все фигуры безупречно выписаны». Как-то раз Шарль Блан сказал Делакруа, что «великие колористы – это те, кто не передает локального цвета» и Делакруа поспешил развить его мысль. Откуда ему знать, что его сын – Ван Гог.

Теперь Винсент одерживал один успех за другим. Как впоследствии рассказывал Керссемакерс, в ту пору Винсент взял у одного эйндховенского органиста несколько уроков музыки. «Я говорил с врачом, чтобы получить у него совет: что я должен и чего не должен делать в интересах здоровья и будущего больной что лучше — по-прежнему сохранять с ней дружеские отношения или же стушеваться».

Впрочем, разве речь идет о продаже картин, о деньгах, о каких-то обидах. Повторяю, я вынужден просить Вас об этом. Из всех цветов спектра только три — желтый, красный и синий — неразложимы на составные это первичные цвета, которые в смешении образуют вторичные. Он стушевался и, надо сказать, без особого труда. Он отождествляет себя с ними.

Едоки картофеля – 1885 Ван Гог – картины

Какой-нибудь делец от искусства купается в лучах славы, вещает о судьбах мировой культуры, успешно торгует плодами своего вдохновения, а назавтра о нём уже забыли так, что и не всякий специалист вспомнит. В ней просвечивает некая архетипическая основа. Тот, кто хочет совершить что-либо доброе или полезное, не должен рассчитывать на всеобщее одобрение или похвалу, ни даже этого желать, напротив, ему следует ожидать сочувствия и поддержки лишь со стороны редких людей, наделенных благородным сердцем – эту фразу Ренана, которую Винсент по памяти приводит в письме к Тео, он никогда не забывает. Откуда ему знать, что его сын – Ван Гог.

Работы почти никто не покупает, его манеру живописи называют «мазнёй» и «примитивом». Инстинкт вел его вперед с поистине волшебной безошибочностью. Природа открылась ему, позволив заглянуть в свою душу. И все же инстинктивно стремясь к той же цели, он шел к ней вслепую. «Показывайте всем мои рисунки, – просил он Ван Раппарда.

Sorrow is better than joy. – Непосредственность впечатления при этом полностью сохранена и передается зрителю. Винсент неизменно старался убедить в этом брата и самого себя.

«Хочу верить, — вскоре после этого писал Винсент, — что с каждым днем мои этюды все больше будут радовать тебя Теперь я совсем не могу терять время», — писал он, окончательно порвав с родными, готовый отныне во всем подчиняться Тео, на которого полностью переложил заботу о своем материальном обеспечении, готовый — какая важность. С редкой преданностью ухаживал он за матерью, дневал и ночевал у ее постели. Винсент привык встречать повсюду непонимание: он настолько привык «выслушивать брань, что она больше не производит впечатления» и никаким новым наветам уже не поколебать его веры. Художник, стоя у холста, не отгораживается от своих моделей. К тому времени он уже постиг многие тайны мастерства и убежденно провозглашал свое кредо. Объясняли, что деньги, которые присылает ему Тео, всего лишь временная помощь, «милость, оказываемая пачкуну».

Конечно, его работам присуще множество недостатков, он отнюдь не склонен это отрицать. «Пусть Ваше искусство освещает путь людям, в этом, как я полагаю, состоит долг каждого художника», — писал он Ван Раппарду. Здесь он будет лишь топтаться на месте и вянуть.

Ван Гог как Иисус Христос 11-1 Едоки картофеля

Жертвой своему призванию. Как ни сложна диалектика содержания и формы в искусстве, большое заблуждение думать, что в искусстве «как» важнее, чем «что». Он должен бежать от этих унылых степей. Все сомнения остались позади. Даже изобразил двух женщин, копающих картофель. Винсента попросту выгнали оттуда. Правда, время от времени Винсент отпивал глоток коньяка из фляги, которую всегда брал с собой в свои походы и, не переставая, курил.

Чего он добивался. «Я говорю мы, так как деньги, которые ты мне посылаешь – я знаю, они достаются тебе нелегко, – дают тебе право, если только мне удастся создать стоящую картину, считать ее наполовину твоим собственным творением». Однако, – тут же добавлял он, – не утруждайте себя сверх меры: ничего не форсируйте. Они, как люди, вовлечены в круг существования. «Я часто думаю, что крестьяне представляют собой особый мир, во многих отношениях стоящий гораздо выше цивилизованного», — писал Винсент.

И Винсент снова остался один. «Спорить с ними бесполезно», — писал он Тео, вынужденному выслушивать жалобы обеих сторон, так как родители также сетовали: «Винсент с каждым днем становится нам все более чужим. Как знать – может быть, в Антверпене ему даже удастся продать какие-нибудь из своих работ.

Ван Гог, Едоки картофеля: описание

Он условился с Керссемакерсом, что вдвоем они поедут в Амстердам и посетят тамошний музей. Он уезжает из дома, «в мир», доказывать свою правоту. Бедность художника (вообще его социальную отчужденность) он считал не столько печальной необходимостью (следствием внешних условий), сколько необходимым долгом.

Ему, безусловно, полезно также возобновить знакомство с художниками, даже если он не сойдется с ними во взглядах. Ван Гога очень волновала эта тема. В мае 1886 года, после отъезда его матери, – пишет Ж. Б. де ла Фай, – грузчики сложили произведения Ван Гога в ящики и оставили на хранение у колбасника города Бреды (в действительности это был краснодеревщик по фамилии Схрауэр).

Картина «Едоки картофеля» —настоящая крестьянская картина

Большую часть картин приобрел бредский портной господин Маувен. Он с готовностью ответил на ее любовь вдвоем они стали строить планы женитьбы. Теперь живопись открылась Винсенту во всем великолепии. Но куда.

В первой книге его особенно поразила следующая, весьма характерная история. С восхищением и страхом смотрел художник на Винсента, человека, беззаветно преданного искусству, который питался одним лишь хлебом и сыром (Это не портится в дороге, – шутил Винсент) и, вечно голодный, готовился и впредь жить в нищете. Но он жестоко ошибался. В 1880-х Ван Гог обратился к искусству, посещал Академию художеств в Брюсселе (1880--1881) и Антверпене (1885--1886), пользовался советами живописца А. Мауве в Гааге, с увлечением рисовал шахтёров, крестьян, ремесленников.

Описание картины Винсента Ван Гога «Едоки картофеля»

Пачкун с каждым днем вызывал в Нюэнене все большую настороженность. Единственное сходство между двумя художниками – в общности их любимых сюжетов, которые и тот и другой брали из крестьянской жизни. «Я не могу принимать в расчет, что думают о моей работе люди я должен идти вперед — вот о чем мне следует думать Если я теперь ничего не стою, то и потом ничего не буду стоить но, если я буду чего-то стоить потом, значит, я и сейчас уже стою чего-то, — упрямо повторял он, — так как пшеница есть пшеница, даже если горожане поначалу принимают ее за траву».

Он отрицал свою причастность к этому, но местный католический священник запретил семье де Гроот и другим прихожанам позировать ему. Так или иначе, отцу стало невмоготу разговаривать с сыном. В мае, на радость Винсенту, к нему приехал Ван Раппард. Я хорошо знаю, к какой цели стремлюсь и твердо убежден, что нахожусь на верном пути, когда хочу писать то, что чувствую и чувствую то, что пишу, вот таким образом я не принимаю близко к сердцу все, что говорят обо мне другие. Брата Тео, приехавшего на похороны, Винсент настойчиво убеждал взять его с собой в Париж.

Ван Гог, "Едоки картофеля": описание

Этот возглас словно вырвался из самого сердца Винсента. И очень важно, каково это «другое». Картина "Едоки картофеля" стала финальным аккордом пребывания художника в Нюэнене (Северный Брабант, Нидерланды). Причинив ему острую боль, она глубоко омрачила его настроение. Скудный крестьянский скарб всегда под руками, он или создан крестьянином или служит ему. «Но здесь, в Голландии, — признавался Винсент, — нам трудно понять, что такое в действительности импрессионизм». Самой главной работой Ван Гога в Нюэнене была картина «Едоки картофеля» (с большим количеством подготовительных и сопутствующих этюдов) – ужин крестьян в хижине.

Он завидует Гаварни, который «выпекал до шести рисунков в день» и с восхищением цитирует слова Уистлера: «Да, я сделал это за два часа, но я трудился много лет, чтобы научиться делать это за два часа». Отныне Винсент будет жить только живописью и для живописи. Почему ты не продаешь своих картин. Мог ли он написать их иначе, не погрешив против жизненной правды, не изменив самому себе.

• Винсент Ван Гог — концерты в Москве 2018
• Человечность искусства Ван Гога
• Общееколичествопросмотровстраницы
• Художественно-исторический музей Арт-Рисунок

В это же самое время, когда никому не ведомый голландский художник писал свою картину – вызов и обвинение «цивилизованным людям», в далекой России всемирно известный писатель писал трактат «Что такое искусство» – с тем же вызовом, тем же обвинением. Ван Гог задумал написать за зиму пятьдесят этюдов голов крестьян. «За окном пасмурно, – пишет он, – поля усеяны черными глыбами земли, между которыми пятнами лежит снег, часто один за другим следуют дни, когда видишь только туман да грязь, по утрам и по вечерам – багровое солнце, ворон, сухую траву и увядшую гниющую зелень, черные рощи и ветви тополей и ив, вздыбленные на фоне хмурого неба, словно колючая проволока». Рисунки Ван Гога боринажского периода почти все потеряны.

Табак, как он утверждал, действовал на него успокаивающе. Почему бы и нам не поступать точно так же. » – говорил Винсент. Но еще больше удивило кожевника то, что он никак не мог забыть холсты и рисунки Ван Гога. Показывайте всем мои рисунки, – просил он Ван Раппар-да. Винсента угнетал Нюэнен, где теперь работать ему было невмоготу.

Невозможно всегда жить отшельником, «так как подчас чертовски трудно работать в полном отрыве от мира живописи и от художников и совсем не видеть чужих работ». Это не античность, а ренессанс – сказал Делакруа. Дом стоял в саду, среди деревьев.

Если Винсент так остро реагировал на нападки Ван Раппарда («Порой мне кажется, – гласит его душераздирающее признание, – что поднимают руку на меня самого, настолько я связан с моим творчеством, настолько мои убеждения – часть меня самого») и если ему не всегда удается – он и это признает – сохранять спокойствие, то потому только, что суждения, высказанные Ван Раппардом, на взгляд Ван Гога, могли исходить лишь «от невыносимо педантичного человека, верного питомца академии», от человека, совершенно неспособного понять истинный смысл его творчества, направления, которое он избрал. Конечно, его работам присуще множество недостатков, он отнюдь не склонен это отрицать.

Мы слышим стон, вырвавшийся из самых глубин души Винсента, безрассудный трагический укор: «Да, деньги ты можешь мне дать, но ты не дашь мне жену, ребенка, работу». Здесь он будет лишь топтаться на месте и вянуть. – представить его как нечто абсолютно естественное. Ван Гог снова обратился к живописи и его брат Тео (единственный, кто поддерживал Винсента на протяжении всей его нелегкой жизни) помог ему уехать в Брюссель и попробовать себя в роли слушателя Королевской академии изящных искусств.

Хотя того несколько смущали размеры картин, как и то, что Германе хотел получить композицию с пятью-шестью фигурами (тогда как Ван Гог предпочитал иметь дело с меньшим числом персонажей), Винсент был в восторге от этой сделки, дававшей ему возможность писать картины без каких-либо затрат и с рвением принялся за работу. Винсент ощупью продвигался вперед. Брата Тео, приехавшего на похороны, Винсент настойчиво убеждал взять его с собой в Париж.

Столкнулись лицом к лицу два разных мира. «Я говорю мы, так как деньги, которые ты мне посылаешь — я знаю, они достаются тебе нелегко, — дают тебе право, если только мне удастся создать стоящую картину, считать ее наполовину твоим собственным творением». Неизменно угрюмый, он лишь ненадолго заходил в пасторский дом. Все это только на пользу. Самой главной работой Ван Гога в Нюэнене была картина «Едоки картофеля» (с большим количеством подготовительных и сопутствующих этюдов) – ужин крестьян в хижине. Таков закон внезапного контраста, который отчасти уже широко использовал Делакруа.

Конечно, его работам присуще множество недостатков, он отнюдь не склонен это отрицать. Он давно уже перестал. Однако сын его неприятно поразил жителей Нюэнена. Здесь он будет лишь топтаться на месте и вянуть. Художнику они говорили, что он «не должен заводить близкие отношения с людьми не его круга», а своим прихожанам – чтобы они не смели ему позировать.

Он испытывает таинственное влечение к цвету. – говорил Винсент. – к любым лишениям.

Всегда и за все надо платить. Судя по всему, он не слишком надеялся на это. С какой изощренностью он располагал цвета играя на контрасте и нюансах, варьируя оттенки. Почему бы и нам не поступать точно так же. » — говорил Винсент. Винсент ощупью продвигался вперед, но в каком-то внезапном озарении ему открылось, каких эффектов можно достигать путем сочетания красок. «За окном пасмурно, — пишет он, — поля усеяны черными глыбами земли, между которыми пятнами лежит снег, часто один за другим следуют дни, когда видишь только туман да грязь, по утрам и по вечерам — багровое солнце, ворон, сухую траву и увядшую гниющую зелень, черные рощи и ветви тополей и ив, вздыбленные на фоне хмурого неба, словно колючая проволока». Почему бы и нам не поступать точно так же.

Съездив в Утрехт, он беседовал там с врачом клиники. Видит бог, неустанно повторял он, ведь он не злоупотребляет помощью Тео. Два года Ван Гог каторжно трудился, не выпуская из рук карандаш и кисть. В этом большом поселке, насчитывавшем около двух тысяч жителей, было совсем немного протестантов, едва ли более сотни, но «славный пастор» снискал всеобщее расположение, как некогда в Зюндерте и Эттене. Винсент оборудовал себе временную мастерскую в чулане прачечной, пристроенной к дому.

Я говорю мы, так как деньги, которые ты мне посылаешь – я знаю, они достаются тебе нелегко, – дают тебе право, если только мне удастся создать стоящую картину, считать ее наполовину твоим собственным творением. В письмах к Тео он полностью изложил свою теорию цвета, сформулировал законы рисунка: «Древние шли не от линии, а от объемов, короче, надо браться за эллипсоидальные основы или начинать с массы вместо контуров». Дает жизнь.

Германе предполагал разместить в них картины религиозного содержания вроде «Тайной вечери», «по эскизу рисунка, выполненного в современном готическом стиле». Он вновь с мрачным ожесточением взялся за кисть. Отец Ван Гога был протестантским пастором и некоторое время назад его перевели сюда на вакантное место. Скоро учение будет завершено —уже теперь он рисовал с удивительной легкостью. «Вы потом измените свое мнение», — ответил тот. Защищаясь от подобных ударов, я полностью отгораживаюсь от всех, так что теперь буквально ни с кем больше не вижусь, кроме крестьян, с которыми непосредственно имею дело, которых пишу.

Винсент сердился, мечтал как можно скорее убраться отсюда. Землистые, темные тона «Едоков картофеля» вовсе не заслуживают пренебрежения, с каким о них иногда отзываются. Мы слышим стон, вырвавшийся из самых глубин души Винсента, безрассудный трагический укор: Да, деньги ты можешь мне дать, но ты не дашь мне жену, ребенка, работу. Начало лета застало Винсента в процессе стремительного творческого роста.

«Пачкун» с каждым днем вызывал в Нюэнене все большую настороженность. Очеловечивание вещей он поставил во главу угла в своей работе. Только в труде его раненая душа забывала о жизненной пытке. То и дело вспыхивали ссоры. И впредь я буду поступать так же, как поступаю теперь, сталкиваясь с человеком, который имеет обыкновение вместо руки протягивать мне один палец.

Я горю желанием видеть картины Рубенса. История с Марго никак, точнее, почти никак не отразилась на его работе. Это нисколько не поставит под угрозу его самобытность. Но Марго (судя по всему, наделенная крайне хрупкой нервной конституцией) не примирилась с этим отказом. Оставшись без моделей, Винсент начал писать натюрморты. Техника — не риторика, она должна выражать личность художника.

Винсент вспоминал слова Херкомера, которые тот произнес, открывая свою школу живописи: «Мне важно выпестовать индивидуальные таланты, а не воспитать последователей доктрины Херкомера». У Хальса по меньшей мере двадцать семь черных тонов.

Это так но не нужно смешивать предмет изображения с предметом любви, – то, что художник истинно любит, определяет собой его «как», его подход к любому предмету. Чем скорей я уеду отсюда, тем будет лучше. Винсент возобновил работу над «Едоками картофеля» и одновременно начал новую серию крестьянских портретов, отличающихся еще большей характерностью, чем прежние. Ван Гога очень волновала эта тема. Художника начал работать над картиной после смерти отца.

Они страдают, радуются, ненавидят. А между тем Милле, будь он к тому времени еще жив, содрогнулся бы при одном виде картин Винсента, его плотных мазков и резкой, жесткой манеры. Он с готовностью ответил на ее любовь вдвоем они стали строить планы женитьбы. «Я говорил с врачом, чтобы получить у него совет: что я должен и чего не должен делать в интересах здоровья и будущего больной что лучше — по-прежнему сохранять с ней дружеские отношения или же стушеваться». Он уловил то непреходящее, что живет в преходящем. Жертвой своему призванию.

Винсент продолжал писать – натюрморты, птичьи гнезда, кое-какие пейзажи. Своим величайшим учителем, «самым современным из художников», он по-прежнему считал Милле: «Милле — это отец Милле иными словами советник и наставник молодых художников во всех областях». Однако, когда церковная администрация освободила его от должности (Винсент не только читал Библию, от дирекции шахт он требовал улучшения условий для рабочих), она освободила уже сформированного внутренне художника. Мог ли он написать их иначе, не погрешив против жизненной правды, не изменив самому себе.

Эти цвета — оранжевый и синий, зеленый и красный, лиловый и желтый — являются по отношению друг к другу дополнительными. Винсент упорно отыскивал гнезда дроздов и корольков, зяблика и иволги и изучал их, как самый настоящий орнитолог, наверно, даже еще основательней, так как всем сердцем жаждал постичь сокровенную тайну жизни птиц. Осенью Винсента вновь навестил Ван Раппард. Своими размышлениями по этому поводу поделятся сотрудники Государственного Эрмитажа искусствоведы Л. Е.

В это же самое время, когда никому не ведомый голландский художник писал свою картину – вызов и обвинение «цивилизованным людям», в далекой России всемирно известный писатель писал трактат «Что такое искусство» – с тем же вызовом, тем же обвинением. — принять предначертание судьбы.

Освещенный чепчик женщины на картине выглядит белым, хотя он написан не белилами, а темно-серой краской, напоминающей цвет пыльной картофелины. Керссемакерсу он дал множество полезных советов. Но понимает ли Ван Раппард смысл всех его исканий. Да что там. Если сфотографировать человека, который копает землю, то на снимке он не будет копать. «Никогда еще не было в моей жизни года, который начинался бы так мрачно», — писал Винсент в начале января. Он довольствуется самой малостью – тем, что абсолютно необходимо для жизни.

Разве может их дочь выйти замуж за этого пачкуна, за неудачника оборванца. Благодаря ей живопись уподобляется пламени: в страстном, сокрушительном, как атака, порыве должна она схватить нестойкую преходящую красоту вещей и их сокровенный смысл, но, чтобы добиться этого, надо писать «на одном дыхании», научиться стремительности, поставить на службу цвету кисть удивительной подвижности. Винсент уже сам не разбирал, что он пишет. События тоже следовали одно за другим.

Благодаря этой покупке было спасено все, что относится к нюэненскому периоду» (точнее, все, что сохранилось от этого периода). Sorrow is better than joy. Даже если ему не понравились мои рисунки, все равно покажи ему эту картину. Разве они не наглядное олицетворение, глубоко поэтический символ семейного очага. Винсент жаловался: «Предоставляю вам судить, как приятна повседневная жизнь, когда сталкиваешься с такими вещами».

Вещи живут у него своей жизнью, не менее напряженной, чем человеческая. Он спускался с горняками в шахты, а по вечерам читал им Библию. Жажда Жизни: Повесть о Винсенте Ван Гоге/ Пер. Вот так и родилась великолепная картина «Едоки картофеля». Наперекор традиции Ван Гог лишает трапезу какой-либо священной окраски. «Что до меня, — объявил он Ван Раппарду, — я намерен поступать теперь вот как: если здешние люди станут мне что-либо говорить, я буду заканчивать за них фразу, не дожидаясь, когда они сами договорят.

Он оправдывался — что было нетрудно — в том, что забыл послать другу извещение о смерти отца, к тому же, на его взгляд, это несущественно. Но поскольку картина взволновала его, я подарил ее ему и он принял ее, как я того хотел, без лишних слов, сказав мне только, что «эта штука чертовски хороша»». Уставшие (крестьяне вообще редко едят отдохнувшими), они безрадостно, но и спокойно поедают свой бедный ужин, ведя неспешный разговор. С какой изощренностью он располагал цвета играя на контрасте и нюансах, варьируя оттенки. Теперь живопись открылась Винсенту во всем великолепии. Приехал он к своему отцу, к своим родным, но Нюэнен не был его родиной. Разве они не наглядное олицетворение, глубоко поэтический символ семейного очага.

Неточности, а подчас и огрехи. В письмах к Тео он полностью изложил свою теорию цвета, сформулировал законы рисунка: «Древние шли не от линии, а от объемов, короче, надо браться за эллипсоидальные основы или начинать с массы вместо контуров» Винсент писал Ван Раппарду: «Художник Жигу принес Делакруа бронзовую античную статуэтку и спросил, как он полагает, подлинная эта вещь или нет. Напротив, вплоть до самого последнего времени я ничего другого и не встречал. «У Хальса по меньшей мере двадцать семь черных тонов». Вот чего он стремился достичь в своей картине «Едоки картофеля», выдержанной в бурых и зеленоватых тонах, которую он неустанно писал и переписывал, преображая изменяя зримую реальность с тем, чтобы полнее передать ее сущность, как он ее видел и в особенности как он ее ощущал. Этого он и сам не знал.

Неужели его отец прав. Мы слышим стон, вырвавшийся из самых глубин души Винсента, безрассудный трагический укор: «Да, деньги ты можешь мне дать, но ты не дашь мне жену, ребенка, работу». «Думаю, что через год при условии, что еще весь этот год буду писать много и без перерыва, я еще больше изменю мою манеру и цвет, который, по всей вероятности, станет еще темнее», — говорил он. Я намерен и впредь поступать таким же образом. Он даже сказал ему об этом.

Она никоим образом – точнее, почти никоим образом – не отвлекла Винсента от его исканий. «Хорошо зимой утопать в глубоком снегу, осенью – в желтых листьях, летом – в спелой ржи, весной – в траве хорошо всегда быть с косцами и крестьянскими девушками – летом под необъятным небом, зимой у закопченного очага хорошо чувствовать, что так было и будет всегда». Освободив крестьянские сцены от некоторых характерных деталей, создатель «Вечерней молитвы» идеализировал их, подняв на уровень обобщения, классического синтеза. Мысль его ежеминутно возвращалась к ним. Он избрал себе образцом Милле.

Даже если ему не понравились мои рисунки, все равно покажи ему эту картину. С какой изощренностью он располагал цвета играя на контрасте и нюансах, варьируя оттенки. Работы почти никто не покупает, его манеру живописи называют «мазнёй» и «примитивом». Этот розовый — заглушенный цвет, полученный в результате сочетания красного с зеленым.

«Абсолютно верно, — подтвердил он. — Возьмите, к примеру, этот тон (он показал пальцем на серую, грязную мостовую) так вот, если бы Паоло Веронезе сказали: Напишите белокурую красавицу с телом такого тона, он написал бы ее и на его картине женщина и впрямь была бы белокурой красавицей». Винсента корили за то, что он не зарабатывает денег. Семейные беды еще больше сблизили братьев. Не лучше ли ему устроиться в какомнибудь другом месте. Я хорошо знаю, к какой цели стремлюсь и твердо убежден, что нахожусь на верном пути, когда хочу писать то, что чувствую и чувствую то, что пишу, вот таким образом я не принимаю близко к сердцу все, что говорят обо мне другие.

Винсент продолжал писать – натюрморты, птичьи гнезда, кое-какие пейзажи. Невозможно всегда жить отшельником, так как подчас чертовски трудно работать в полном отрыве от мира живописи и от художников и совсем не видеть чужих работ.

Не лучше ли ему устроиться в каком-нибудь другом месте. «Цвет сам по себе что-то выражает, от этого никуда не уйдешь и надо это использовать все, что прекрасно, воистину прекрасно, непременно также правдиво», – писал он Тео, провозглашая мысли, от которых не отказались бы даже гностики. Затем, скопировав полотна, он вернет их Винсенту. Моя палитра оттаяла, – констатировал он. Жерико и Гро, пояснил он, научились у греков первым делом выражать массы контура (почти всегда в форме яйца) и выводить все дальнейшее из расположения и соотношения этих овалов». Уставшие (крестьяне вообще редко едят отдохнувшими), они безрадостно, но и спокойно поедают свой бедный ужин, ведя неспешный разговор.

«Хорошо зимой утопать в глубоком снегу, осенью – в желтых листьях, летом – в спелой ржи, весной – в траве хорошо всегда быть с косцами и крестьянскими девушками – летом под необъятным небом, зимой у закопченного очага хорошо чувствовать, что так было и будет всегда». Он стушевался и, надо сказать, без особого труда. Никогда еще он не был озабочен таким множеством технических вопросов. На одном из последних холстов Винсента — натюрморте — изображены в символическом соседстве Библия, раскрытая на 53-й главе книги пророка Исайи и «Радость жизни», роман Золя, вышедший всего год назад. Но Марго (судя по всему, наделенная крайне хрупкой нервной конституцией) не примирилась с этим отказом. Но поскольку картина взволновала его, я подарил ее ему и он принял ее, как я того хотел, без лишних слов, сказав мне только, что «эта штука чертовски хороша»». Он должен отождествить себя со своими персонажами (крестьянами), растворить себя в них, чтобы усвоить себе их взгляд на мир, привычки, особенности психики.

Грубым формам сопутствуют мрачные тона: глинистый коричневый, грязноватая охра, оливковый зеленый, берлинская лазурь, почти переходящая в черный (Цвета черного мыла – по меткому замечанию Юлиуса Манер-Грефе). Можно ли с уверенностью сказать, что это было именно так. Винсент сердился, мечтал как можно скорее убраться отсюда. Табак, как он утверждал, действовал на него успокаивающе. Затем, скопировав полотна, он вернет их Винсенту. Кругом все черным-черно. Он отчетливо знал это — как в нравственном, так и в эстетическом плане.

Винсент с первых же слов затронул здесь самую суть вопроса. Винсент знал, чего он хочет и куда идет. На сей предмет он заручился адресами шести торговцев картинами. И вот, после нескольких лет бесплодной борьбы, Ван Гог возвратился в семью.

Многочисленные гости, приходившие навестить больную, неумолчно расточали ему хвалу. Здесь кончается «ранний Ван Гог». Эта утрата, по существу, завершила долгий период в жизни Винсента. Хальс – «колорист из колористов». Показывайте всем мои рисунки, – просил он Ван Раппар-да.

Это было одним из его любимых выражений. Какой огромный путь пройден со времени его первых опытов, этих рабских, унылых копий действительности. Грубым формам сопутствуют мрачные тона: глинистый коричневый, грязноватая охра, оливковый зеленый, берлинская лазурь, почти переходящая в черный «Цвета черного мыла» – по меткому замечанию Юлиуса МайерГрефе. Винсент торопился уехать. Братская привязанность Тео. Он избрал себе образцом Милле. В то лето 1885 года, когда, работая в поле, среди крестьян, Винсент был занят «прямо или косвенно величайшей из проблем — цветом» инстинкт его был подобен реке ищущей свое русло, путь, по которому в будущем потекут ее воды.

Она была свидетельством трагической смерти художника. Не поладил он и со священником католической церкви. Но еще больше удивило кожевника то, что он никак не мог забыть холсты и рисунки Ван Гога. Шахтеры любили его, но считали чужим. Причинив ему острую боль, она глубоко омрачила его настроение.

Но Марго (судя по всему, наделенная крайне хрупкой нервной конституцией) не примирилась с этим отказом. Может быть, на этот раз Винсент и вправду поверил, что пришел конец его одиночеству. Почему бы и нам не поступать точно так же. «Хочу верить, — вскоре после этого писал Винсент, — что с каждым днем мои этюды все больше будут радовать тебя Теперь я совсем не могу терять время», — писал он, окончательно порвав с родными, готовый отныне во всем подчиняться Тео, на которого полностью переложил заботу о своем материальном обеспечении, готовый — какая важность. Художнику они говорили, что он «не должен заводить близкие отношения с людьми не его круга», а своим прихожанам – чтобы они не смели ему позировать. Судя по всему, он не слишком надеялся на это. Мгновение, которое проходит, уже ушло от тебя навсегда.

Он как бы разучивал гаммы. Ван Гог позднее будет подчеркивать, что в искусстве Милле все является одновременно «и искусством и символом», но не откажется от утверждения, согласно которому «следует представлять тривиальную действительность так, чтобы она выражала благородную мысль». Камчатова. Смотрите, как хорошо. Искусство, к которому его влечет, – это субъективное искусство экспрессивного толка.

Бедность художника (вообще его социальную отчужденность) он считал не столько печальной необходимостью (следствием внешних условий), сколько необходимым долгом. «Ты ни разу еще не продал ни одной моей вещи, — как-то раз написал он ему, совсем потеряв голову от обиды и гнева. — В сущности, ты даже не пытался этого сделать». Он вновь с мрачным ожесточением взялся за кисть. Эфемерная и трагическая идиллия. с англ.

Кругом все черным-черно. Он давно уже перестал надеяться, что когда-либо вкусит нормальную жизнь. «Так, значит, вперед. Винсент с первых же слов затронул здесь самую суть вопроса.

К возмущению родных, Ван Гог и вернувшись домой, продолжает делать то, что «никому не нужно». «Всю зиму, – победоносно сообщал он Тео, – я не выпускал из рук нить этой ткани, решая, каким будет ее окончательный рисунок и, если теперь эта ткань превратилась в шершавую, грубую материю, нити из которых она соткана, все же подобраны тщательно и согласно определенным правилам Пусть тот, кто предпочитает видеть крестьян, написанных розовой водой, отвернется от моей работы» Посылая Тео свою картину, Винсент просил показать ее Дюран Рюелю, торговцу, покупавшему работы импрессионистов. Даже изобразил двух женщин, копающих картофель. Вечером, взяв с собой этот холст, я отправился в Эйндховен, где живет один мой приятель (Германе), владелец довольно изящной гостиной (серые обои и мебель черная с золотом) и мы повесили там картину. В этом споре отец Ван Гога был не на стороне сына. Она никоим образом – точнее, почти никоим образом – не отвлекла Винсента от его исканий. Прошло время колебаний, сомнений, вопросов.

«Старые мастера пользовались подобной штукой. Впрочем, разве речь идет о продаже картин, о деньгах, о каких-то обидах. Вот чего он стремился достичь в своей картине «Едоки картофеля», выдержанной в бурых и зеленоватых тонах, которую он неустанно писал и переписывал, преображая изменяя зримую реальность с тем, чтобы полнее передать ее сущность, как он ее видел и в особенности как он ее ощущал. Дрожь нетерпения била Винсента. «Но здесь, в Голландии, — признавался Винсент, — нам трудно понять, что такое в действительности импрессионизм».

– Мой долг – искать случая и использовать всякую возможность для продажи моих работ. Но делать ему на ней больше нечего. Ван Гог взял свои краски, холсты, мольберт, кисти и пошел к хижине де Гротов. Профессионализм сплошь и рядом обращается в штамп – неужели он этого не уразумел. Винсент внимательно изучил два произведения Шарля Блана: «Художники моего времени» и «Грамматика рисовального искусства». Это нисколько не поставит под угрозу его самобытность. Sorrow is better than joy.

Винсент торопился уехать. Прошло время колебаний, сомнений, вопросов. На тот момент он еще находился в поиске своей манеры. Я решил выбрать второе и притом с таким восторгом, словно возвращаюсь из изгнания. Убежденный в своей правоте человек наконец-то уверенно зашагал к светлой и ясной цели. Его сумасшествия боялись, а его картины, без сомнения, вызывали интерес. Красота для него равнозначна истине – пусть даже эта истина мучительна и мир таков, как он есть.

В Нюэнене Винсент почти ни с кем не поддерживал отношений. Он испытывает таинственное влечение к цвету. Мольберт был установлен в нужном месте, краски смешаны, холст натянут на подрамник. Винсент будет писать картины. В мае, на радость Винсенту, к нему приехал Ван Раппард.

Можно ли с уверенностью сказать, что это было именно так. Эфемерная и трагическая идиллия. Есть нечто необыкновенное, – писал он Тео, – в ощущении, что ты должен ринуться в огонь. – принять предначертание судьбы.

Но мог ли Винсент написать брабантских крестьян веселыми красками. Подобное заявление, право, способно обескуражить кого угодно. «Тот, кто хочет совершить что-либо доброе или полезное, не должен рассчитывать на всеобщее одобрение или похвалу, ни даже этого желать, напротив, ему следует ожидать сочувствия и поддержки лишь со стороны редких людей, наделенных благородным сердцем» – эту фразу Ренана, которую Винсент по памяти приводит в письме к Тео, он никогда не забывает. Сам он слишком озабочен своими собственными затруднениями, слишком подавлен суждениями родных, чтобы пытаться смягчить эту атмосферу. В этом большом поселке, насчитывавшем около двух тысяч жителей, было совсем немного протестантов, едва ли более сотни, но «славный пастор» снискал всеобщее расположение, как некогда в Зюндерте и Эттене.

Родственники Марго тут же расстроили эти планы — такой скандал допустить было нельзя. Вещи нужно писать не такими, какие они есть, а такими, какими их ощущаешь и притом писать в движении, писать «действие ради действия», как поступали Домье и Делакруа, не боявшиеся «произвольных пропорций» — такой анатомии и структуры, которую осудили бы «академики».

Он окажется очень далеко от слащавости известной картины Милле «Анжелюс». Так или иначе, отцу стало невмоготу разговаривать с сыном. Но куда. С восхищением и страхом смотрел художник на Винсента, человека, беззаветно преданного искусству, который питался одним лишь хлебом и сыром («Это не портится в дороге», — шутил Винсент) и, вечно голодный, готовился и впредь жить в нищете. Однако на протяжении пяти лет тот был, по существу, его единственным другом и опорой и вскоре Винсент ощутил потребность, как он сам выразился, «поставить точки над i».

В конце концов, если уж Винсенту так приспичило быть художником, пусть рисует и продаёт картины, пусть забудет свои бредни о «настоящем» искусстве. И шедевр родился в ноябре 1885 года. Это программное произведение художника, он писал его с огромным увлечением и мыслил как вызов академическому искусству, вызов «чистой публике», любящей приглаженное искусство, вызов тем, кого художник ощущал «по ту сторону баррикады». Он преисполнен решимости жить самостоятельно – согласно своим убеждениям. Винсент вспоминал слова Херкомера, которые тот произнес, открывая свою школу живописи: «Мне важно выпестовать индивидуальные таланты, а не воспитать последователей доктрины Херкомера».

Скудный крестьянский скарб всегда под руками, он или создан крестьянином или служит ему. К тому времени он уже постиг многие тайны мастерства и убежденно провозглашал свое кредо. Ее поместили в утрехтскую клинику. Потянулись пасмурные месяцы. Наконец-то картина смогла вместить нечто большее – то, что художник искал в этих краях. Если Винсент так остро реагировал на нападки Ван Раппарда (Порой мне кажется, – гласит его душераздирающее признание, – что поднимают руку на меня самого, настолько я связан с моим творчеством, настолько мои убеждения – часть меня самого) и если ему не всегда удается – он и это признает – сохранять спокойствие, то потому только, что суждения, высказанные Ван Раппардом, на взгляд Ван Гога, могли исходить лишь от невыносимо педантичного человека, верного питомца академии, от человека, совершенно неспособного понять истинный смысл его творчества, направления, которое он избрал. Это одна фигура, один организм.

Что поделаешь. Она никоим образом — точнее, почти никоим образом — не отвлекла Винсента от его исканий. Один из пастырей даже пообещал прихожанам деньги, если они не дадут себя рисовать, «но они мужественно ответили, что предпочитают зарабатывать у меня, чем клянчить у него». Своим величайшим учителем, «самым современным из художников», он по-прежнему считал Милле: «Милле – это отец Милле иными словами советник и наставник молодых художников во всех областях». Пожилая женщина справа разливает в чашки черный кофе. Винсент знал, чего он хочет и куда идет.

Он должен жить среди декорации своих сюжетов. Он относил к трудовым классам и себя, художника, человека «тяжелой и грязной работы». Но мог ли Винсент написать брабантских крестьян веселыми красками.

Впрочем, разве речь идет о продаже картин, о деньгах, о каких-то обидах. Разве может их дочь выйти замуж за этого «пачкуна», за неудачника оборванца. Убежденный в своей правоте человек наконецто уверенно зашагал к светлой и ясной цели. Незачем даже вспоминать об этом благонравном бессилии. Винсент неизменно старался убедить в этом брата и самого себя.

«Вот я и говорю, — подчеркивал он в своих письмах, — что, создавая картины, я стараюсь жить, ни о чем другом не задумываясь». Загадочность Рембрандта, виртуозность Хальса. Если в хлеву пахнет навозом, прекрасно. Техника – не риторика, она должна выражать личность художника.

— В сущности, ты даже не пытался этого сделать». Чего он добивался. «Есть нечто необыкновенное, — писал он Тео, — в ощущении, что ты должен ринуться в огонь». Но то, что у меня получилось, оказалось слишком светлым и явно никуда не годилось.

Он почти не выходил из музея, без устали разглядывая картины великих мастеров. По фасаду вился плющ. Нет, скорее всего, нет. Освободив крестьянские сцены от некоторых характерных деталей, создатель «Вечерней молитвы» Наверно, это одна из самых слабых, хотя и самая знаменитая картина Милле.

Неужели его отец прав. Сохранив, несмотря на ссору, благодарное воспоминание о Мауве и по-прежнему восхищаясь многими посредственными художниками, только так как они воплощали в своих картинах гуманные сюжеты, он в то же время знал или, точнее, великолепно чувствовал, что вообще нужно и в особенности, что нужно делать ему самому в живописи. Светлые краски.

Отсюда вывод: Львы – не обезьяны, они не подражают друг другу. В этом мире все случайно, неповторимо и невозвратимо. Смотрите, как хорошо. » Это было одним из его любимых выражений. Никогда еще он не был озабочен таким множеством технических вопросов. Винсент жаловался: «Предоставляю вам судить, как приятна повседневная жизнь, когда сталкиваешься с такими вещами».

У родителей нет больше с сыном общего языка. — к любым лишениям. Так вот, никогда еще я не ощущал такой твердой уверенности, что буду делать хорошие вещи и научусь распределять цвета так, чтобы дрбиваться желаемого эффекта.

Винсент привык встречать повсюду непонимание: он настолько привык «выслушивать брань, что она больше не производит впечатления» и никаким новым наветам уже не поколебать его веры. Впрочем иногда Винсент интересовался и восхищался также Домье, о котором два года назад рассказывал ему в гаагской больнице Брейтнер. Он давно уже перестал надеяться, что когда-либо вкусит нормальную жизнь. (Этот колорит — дань Ван Гога собственному будущему, высветленной палитре). Сходя с поезда в Хелмонде, куда она ездила за покупками, мать упала, сломав правое бедро.

Куда важнее другое – обвинения Ван Раппарда по части искусства живописи. Может быть, на этот раз Винсент и вправду поверил, что пришел конец его одиночеству. Вчера я именно так подшутил над почтенным собратом моего отца.

Но при всем этом мужество мое, а, возможно, также и силы скорей окрепли, нежели ослабели. Если Винсент так остро реагировал на нападки Ван Раппарда («Порой мне кажется, — гласит его душераздирающее признание, — что поднимают руку на меня самого, настолько я связан с моим творчеством, настолько мои убеждения — часть меня самого») и если ему не всегда удается — он и это признает — сохранять спокойствие, то потому только, что суждения, высказанные Ван Раппардом, на взгляд Ван Гога, могли исходить лишь «от невыносимо педантичного человека, верного питомца академии», от человека, совершенно неспособного понять истинный смысл его творчества, направления, которое он избрал. Невозможно всегда жить отшельником, «так как подчас чертовски трудно работать в полном отрыве от мира живописи и от художников и совсем не видеть чужих работ». Человечность искусства Ван Гога коренилась глубже. Милле и тут указал ему путь, тот самый Милле, который говорил: «Коль скоро я хожу в деревянных башмаках, я все вынесу». Откуда ему знать, что его сын — Ван Гог.

Он любил сопоставлять живопись с музыкой и стремился проследить их взаимосвязь. Винсент не поладил также с новым пастором, пришедшим на смену его отцу. Нет.

В первой книге его особенно поразила следующая, весьма характерная история. Загадочность Рембрандта, виртуозность Хальса. Хроническое отравление дигиталисом в ряде случаев может сделать мир для больного желтым, как и в случае с Ван Гогом, который, должно быть, видел желтые круги вокруг звезд – как на знаменитой картине «Звездная ночь» (которую он написал в 1889-м в психиатрической лечебнице) и ряде других полотен.

«Едоки картофеля» — это прощание с родиной исполненное горечи и поэзии. Цвет — это поэзия. «Всю зиму, — победоносно сообщал он Тео, — я не выпускал из рук нить этой ткани, решая, каким будет ее окончательный рисунок и, если теперь эта ткань превратилась в шершавую, грубую материю, нити из которых она соткана, все же подобраны тщательно и согласно определенным правилам Пусть тот, кто предпочитает видеть крестьян, написанных розовой водой, отвернется от моей работы» Посылая Тео свою картину, Винсент просил показать ее Дюран-Рюелю, торговцу, покупавшему работы импрессионистов. Его вращающихся светил, создающих эффект движения. Однако сын его неприятно поразил жителей Нюэнена.

Смотрите, как хорошо. » Это было одним из его любимых выражений. В своем исступлении Винсент накинулся даже на брата. Однако, добавил он, «я нипочем не желал бы избежать этой ошибки. Нет. Причинив ему острую боль, она глубоко омрачила его настроение. Тео показал одному парижскому торговцу картинами, по фамилии Портье, несколько этюдов брата и Винсент поспешил «за один день, на память» изготовить для Портье литографию с картины «Едоки картофеля» в ее тогдашнем варианте. Он даже не показался на глаза родственникам, съехавшимся на похороны в Нюэнен, а когда встал вопрос о наследстве, попросту заявил родным, что его взгляды на жизнь «слишком сильно отличаются от их взглядов, чтобы можно было о чем-нибудь договориться».

Но, разочаровавшись в учебе, бросил занятия и в 1878 году покинул Амстердам. Мгновение, которое проходит, уже ушло от тебя навсегда. «Даже если ему не понравились мои рисунки, все равно покажи ему эту картину. Никогда еще он не был озабочен таким множеством технических вопросов. Все это надо прочно освоить.

К тому же он признавал только индивидуальную технику. То же относится к синему и желтому.

«Надо радоваться, когда у тебя есть еда и питье, крыша над головой и одежда, короче надо удовлетворяться тем, чем располагают крестьяне». После ссоры, разыгравшейся между ними, дело обернулось совсем плохо. «Это стремительность кисти дает такой мощный эффект, — прочитал он в статье о Гейнсборо. Он вконец озлобился.

Никогда. Искусство, к которому его влечет, — это субъективное искусство экспрессивного толка. Этого он и сам не знал. Но. Художник должен быть художником и ничем больше».

Все сомнения остались позади. надеяться, что когда-либо вкусит нормальную жизнь.

Трудно вообразить более трагический контраст. Было другое, что мешало ему остаться навсегда среди крестьян. Смотрите, как хорошо. Он должен бежать от этих унылых степей.

Теперь Винсент одерживал один успех за другим. Он почти не выходил из музея, без устали разглядывая картины великих мастеров. Табак, как он утверждал, действовал на него успокаивающе. «Цвет сам по себе что-то выражает, от этого никуда не уйдешь и надо это использовать все, что прекрасно, воистину прекрасно, непременно также правдиво», — писал он Тео, провозглашая мысли, от которых не отказались бы даже гностики. Он одобрительно отнесся к работам друга — картинам и рисункам, — и это ненадолго согрело душу Винсента.

Я был бы в отчаянии, – уверяет он, – будь мои фигуры хороши. Винсента презирали и третировали, как никогда раньше. Разве они не наглядное олицетворение, глубоко поэтический символ семейного очага. Винсент сердился, мечтал как можно скорее убраться отсюда. – восклицал он, откликаясь на зов величайшего из мастеров цвета.

Вы потом измените свое мнение, – ответил тот. — представить его как нечто абсолютно естественное.

«Я был бы в отчаянии, — уверяет он, — будь мои фигуры хороши Я не хочу, чтобы они были академически правильны Если сфотографировать человека, который копает землю, то на снимке он не будет копать». В Нюэнене Винсент почти ни с кем не поддерживал отношений. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Но понимает ли Ван Раппард смысл всех его исканий.

(Этот колорит — дань Ван Гога собственному будущему, высветленной палитре). (Так впервые вошел в его жизнь мотив сознательной нищеты, очень значительный для последующего). В поисках сюжетов для картин они вместе бродили по окрестностям. И она выполнила свое намерение, не сумев, однако, себя убить. У родителей нет больше с сыном общего языка.

К тому времени он уже постиг многие тайны мастерства и убежденно провозглашал свое кредо. К тому времени он уже постиг многие тайны мастерства и убежденно провозглашал свое кредо. Так или иначе, отцу стало невмоготу разговаривать с сыном. Теперь его волновали важные технические проблемы. Его невольно влекло к Винсенту и он снова поехал в Нюэнен.

Только в труде его раненая душа забывала о жизненной пытке. Он сделал также много эскизов – вариантов общей композиции, – и в мае 1885 года «Едоки картофеля» были закончены.

Вот почему можно говорить о взаимосвязи между цветами. Хальс — «колорист из колористов». Он же запальчиво возражал: «Я был бы в отчаянии, если бы мои фигуры были правильными я нахожу великолепными фигуры Микеланджело, хотя ноги у них, несомненно, чересчур длинны, а бедра и зад чересчур широки Милле и Лермит являются для меня подлинными художниками по той причине, что они пишут вещи не такими, как они выглядят, если сухо и аналитически копировать их, а так, как они, Милле, Лермит, Микеланджело, чувствуют их». Художник, стоя у холста, не отгораживается от своих моделей. В то лето 1885 года, когда, работая в поле, среди крестьян, Винсент был занят «прямо или косвенно величайшей из проблем – цветом» инстинкт его был подобен реке ищущей свое русло, путь, по которому в будущем потекут ее воды. Не лучше ли ему устроиться в каком-нибудь другом месте. Однако, добавил он, «я нипочем не желал бы избежать этой ошибки. Я не хочу, чтобы они были академически правильны.

Я намерен и впредь поступать таким же образом. Мысль его ежеминутно возвращалась к ним. С тех пор Винсент часто виделся с Керссемакерсом.

Всегда и за все надо платить. Благодаря этой покупке было спасено все, что относится к нюэненскому периоду (точнее, все, что сохранилось от этого периода).

«Пусть Ваше искусство освещает путь людям, в этом, как я полагаю, состоит долг каждого художника», — писал он Ван Раппарду. Он сам, как они, плоть от плоти этой земли. Изображение пятерых усталых людей, которые при тусклом свете керосиновой лампы едят свой скудный ужин «теми же руками, которыми они копали землю» исполнено своеобразного величия: хочется назвать эту сцену не ужином, а трапезой. Хотя того несколько смущали размеры картин, как и то, что Германс хотел получить композицию с пятью-шестью фигурами (тогда как Ван Гог предпочитал иметь дело с меньшим числом персонажей), Винсент был в восторге от этой сделки, дававшей ему возможность писать картины без каких-либо затрат и с рвением принялся за работу. Но Что поделаешь. » В своем исступлении Винсент накинулся даже на брата. Это стремительность кисти дает такой мощный эффект, – прочитал он в статье о Гейнсборо. До последнего времени Винсент стремился постичь секреты техники, теперь же он поставил перед собой более сложную задачу: «Наше творчество должно быть настолько изощренным, чтобы казаться наивным, — от него не должно разить талантом».

Для чего же теперь оставаться в Нюэнене. Как знать — может быть, в Антверпене ему даже удастся продать какие-нибудь из своих работ. Он стушевался и, надо сказать, без особого труда. «Если от картины изображающей крестьян, пахнет салом, дымом, картофелем, отлично. Здесь я только писал и писал без устали, чтобы научиться писать.

Ван Гог позднее будет подчеркивать, что в искусстве Милле все является одновременно «и искусством и символом», но не откажется от утверждения, согласно которому «следует представлять тривиальную действительность так, чтобы она выражала благородную мысль». «Так, значит, вперед. С той и другой стороны были брошены резкие слова. В своем исступлении Винсент накинулся даже на брата. Винсента корили за то, что он не зарабатывает денег. Он даже сказал ему об этом. Винсент неизменно старался убедить в этом брата и самого себя.

Коричневое платье девочки, стоящей спиной на первом плане, коричневые руки и лица сотрапезниц в «Едоках картофеля», выразительные блики коричневого до предела насыщены смыслом. Абсолютно верно, – подтвердил он. Таким образом, все полотно звучит как бы в басовом регистре. «Всю зиму, — победоносно сообщал он Тео, — я не выпускал из рук нить этой ткани, решая, каким будет ее окончательный рисунок и, если теперь эта ткань превратилась в шершавую, грубую материю, нити из которых она соткана, все же подобраны тщательно и согласно определенным правилам Пусть тот, кто предпочитает видеть крестьян, написанных розовой водой, отвернется от моей работы» Посылая Тео свою картину, Винсент просил показать ее Дюран-Рюелю, торговцу, покупавшему работы импрессионистов.

Начало лета застало Винсента в процессе стремительного творческого роста. Одна лишь работа давала ему отдохновение. В декабре 1883 года в небольшой брабантский (Брабант – провинция в Голландии) городок Нюэнен приехал ещё нестарый, но уже изрядно помятый жизнью человек. В поисках сюжетов для картин они вместе бродили по окрестностям. Но при всем этом мужество мое, а, возможно, также и силы скорей окрепли, нежели ослабели.

Несомненно почерневшая от времени, эта картина производит в оригинале сильнейшее впечатление и сейчас, – не последнюю роль тут играет ее сумрачный, глубокий, как звучание органа, материально осязаемый цвет. В письмах к Тео он полностью изложил свою теорию цвета, сформулировал законы рисунка: «Древние шли не от линии, а от объемов, короче, надо браться за эллипсоидальные основы или начинать с массы вместо контуров». Теперь Винсент одерживал один успех за другим. И он шел вперед гигантскими шагами. Неточности, а подчас и огрехи. К тому же он признавал только индивидуальную технику.

Он избрал себе образцом Милле. На моем холсте были табачные тона, нежно-зеленый и белый (серый), даже чистый белый – такой, каким выдавливаешь его из тюбика. Этот розовый – заглушённый цвет, полученный в результате сочетания красного с зеленым. Винсент сердился, мечтал как можно скорее убраться отсюда.

Повторяю, я вынужден просить Вас об этом. К моменту завершения картины отъезд во Францию внутренне решен Винсентом: его душевная тревога, его гений переросли свой первоисток. «Вы потом измените свое мнение», — ответил тот.

Он преисполнен решимости жить самостоятельно – согласно своим убеждениям. «Вы ничего не говорите мне о технике, — писал он ему в своем первом письме — Снова повторяю Вам: сопоставьте привычное значение, которое все чаще придают этому слову, с его истинным значением Я попросту утверждаю одно: правильно выписать фигуру однообразными и заученными мазками в соответствии с академическими рецептами — это не отвечает настоятельным требованиям эпохи в сфере изобразительного искусства». Да и какой отец на месте пастора вел бы себя по-иному. До последнего времени Винсент стремился постичь секреты техники, теперь же он поставил перед собой более сложную задачу: «Наше творчество должно быть настолько изощренным, чтобы казаться наивным, — от него не должно разить талантом». Винсент отказался от своей доли наследства поскольку в последние годы он был в серьезном разладе с отцом, заявил он, он не станет «ни предъявлять своих прав, ни даже притязать на то, что некогда ему принадлежало». Все в этом мире эфемерно, преходяще и недолговечно.

Я решил выбрать второе и притом с таким восторгом, словно возвращаюсь из изгнания». Хальс – колорист из колористов. Его судьба определена иначе. Жители поселка смеялись при одном появлении «пачкуна», этого неудачника, который без зазрения совести жил на средства своих родных. Мог ли он написать их иначе, не погрешив против жизненной правды, не изменив самому себе. Светлые краски.

Он страдал от своего одиночества, но именно в нем черпал он силу и вдохновение. И все же инстинктивно стремясь к той же цели, он шел к ней вслепую. Два года непрерывного каторжного труда.

Незачем даже вспоминать об этом «благонравном бессилии». Подобная концепция красоты совершенно чужда Винсенту. Женщина, воспылавшая к нему нежным чувством, – это было нечто новое для Ван Гога. – беспрестанно спрашивали они. Не лучше ли ему устроиться в каком-нибудь другом месте.

Винсент хотел, чтобы зрителям казалось, будто крестьянин на его картине «написан землей, которую он засевает». Он завидует Гаварни, который выпекал до шести рисунков в день и с восхищением цитирует слова Уистлера: Да, я сделал это за два часа, но я трудился много лет, чтобы научиться делать это за два часа. Милле запечатлел, увековечил жизнь в момент редчайшего совершенства, схваченного благодаря кропотливой работе мысли, перемещающей и организующей элементы реальности согласно системе, выработанной разумом в итоге долгих размышлений. Прошло время колебаний, сомнений, вопросов. Так или иначе, есть все основания полагать, что Винсент решил — будь что будет. И он шел вперед гигантскими шагами.

К тому же он признавал только индивидуальную технику. Ничто уже не останавливало его на избранном пути и он упорно продвигался вперед, помышляя лишь о цели, которую перед собой поставил. Сам процесс работы над «Едоками картофеля» обернулся своеобразным актом социальной борьбы, хотя это странно звучит по отношению к такому мирному и сосредоточенному делу, как писание картины. – принять предначертание судьбы. У родителей нет больше с сыном общего языка. («Выход из протестантской церкви в Нюэнене» (1884--1885), «Крестьянка» (1885), «Едоки картофеля» (1885), «Старая церковная башня в Нюэнене» (1885), «Башмаки» (1886), написанных в тёмной живописной гамме, отмеченных болезненно-острым восприятием людских страданий и чувства подавленности, художник воссоздавал гнетущую атмосферу психологической напряжённости.

Благодаря ей живопись уподобляется пламени: в страстном, сокрушительном, как атака, порыве должна она схватить нестойкую преходящую красоту вещей и их сокровенный смысл, но, чтобы добиться этого, надо писать «на одном дыхании», научиться стремительности, поставить на службу цвету кисть удивительной подвижности. Отныне всякий раз, когда он хочет написать картину, он избирает отправной точкой определенный цвет и тогда, говорит он, «я совершенно отчетливо вижу, что должно получиться». Винсент стал мастером своего дела. Но еще больше удивило кожевника то, что он никак не мог забыть холсты и рисунки Ван Гога. О нем все время ходили сплетни, недобрые толки.

Что до меня, – объявил он Ван Раппарду, – я намерен поступать теперь вот как: если здешние люди станут мне что-либо говорить, я буду заканчивать за них фразу, не дожидаясь, когда они сами договорят. Ван Раппард писал прядильщиц, этюды женских голов, Винсент – аллею тополей с желтыми осенними листьями, где солнце кладет на землю среди опавшей листвы ослепительные пятна, чередующиеся с тенью, отбрасываемой стволами деревьев. Все черным-черно вокруг него и в душе тоже. Почему бы и нам не поступать точно так же. » — говорил Винсент. Возможно, я даже покину свою мастерскую и поселюсь в какой-нибудь хижине, чтобы уже не слышать и не видеть тех, кто именует себя «культурными людьми»». То же относится к синему и желтому. Винсент возвратился из Амстердама, воодушевленный всем, что увидел нет, он не ошибся, он на верном пути: «Некоторые художники, которых я знаю, но не хочу называть, неустанно бряцают тем, что они зовут техникой на мой взгляд, как раз они обладают слабой техникой».

«Здесь я только писал и писал без устали, чтобы научиться писать». Видит бог, неустанно повторял он, ведь он не злоупотребляет помощью Тео. Так или иначе, отцу стало невмоготу разговаривать с сыном.

За обедом он ел, что ему подавали, почти молча, лишь изредка роняя иронические замечания, как правило, вызывавшие всеобщее недовольство. Ван Раппард писал прядильщиц, этюды женских голов, Винсент — «аллею тополей с желтыми осенними листьями, где солнце кладет на землю среди опавшей листвы ослепительные пятна, чередующиеся с тенью, отбрасываемой стволами деревьев». «Но это трудно осуществить». (Так впервые вошел в его жизнь мотив сознательной нищеты, очень значительный для последующего).

Тео показал одному парижскому торговцу картинами, по фамилии Портье, несколько этюдов брата и Винсент поспешил «за один день, на память» изготовить для Портье литографию с картины «Едоки картофеля» в ее тогдашнем варианте. Природа открылась ему, позволив заглянуть в свою душу. Родственники Марго тут же расстроили эти планы – такой скандал допустить было нельзя. — к любым лишениям.

На сей предмет он заручился адресами шести торговцев картинами. То и дело вспыхивали ссоры. Всегда и за все надо платить. Винсент оборудовал себе временную мастерскую в чулане прачечной, пристроенной к дому. Послушайте, дружище, вещь эта довольно хороша, но она сделана с линии, а античные художники шли от объемов (от массы или ядра).

Уставшие (крестьяне вообще редко едят отдохнувшими), они безрадостно, но и спокойно поедают свой бедный ужин, ведя неспешный разговор. Но это было как бы около простого деревенского быта, который он хотел ухватить и передать на холсте. Все сомнения остались позади.

Тогда Жигу спросил, почему он так думает. Лев Толстой говорил там, что между классами современного общества – зияющая пропасть жизнь господская, с науками искусствами, «влюбленьями», как бы вовсе не существует для крестьян, а господам жизнь крестьян, с ее трудами и со всеми ее интересами, представляется удручающе однообразной и темной. Подобная концепция красоты абсолютно чужда Винсенту. Скоро учение будет завершено – уже теперь он рисовал с удивительной легкостью. Но не тут-то было. Столкнулись лицом к лицу два разных мира. Но куда. До этого еще очень далеко.

Сразу же после приезда в Нюэнен Винсент понял, как непоправим его разлад с родными. Источник света в «Едоках картофеля» предельно прозаичен и подчеркнут. «Цвет сам по себе что-то выражает, от этого никуда не уйдешь и надо это использовать все, что прекрасно, воистину прекрасно, непременно также правдиво», — писал он Тео, провозглашая мысли, от которых не отказались бы даже гностики. — Непосредственность впечатления при этом полностью сохранена и передается зрителю. Вслед за этим Винсент решил написать за зиму пятьдесят крестьянских голов (Некоторые из этих холстов в настоящее время находятся в музеях Парижа, Брюсселя и Лондона (Крестьянка в зеленой шали) используя относительный досуг, которым крестьяне располагают в ненастное время года. Куда важнее другое — обвинения Ван Раппарда по части искусства живописи.

Отсюда вывод: «Львы — не обезьяны, они не подражают друг другу». В Нюэнене Винсент почти ни с кем не поддерживал отношений. К последним Винсент питал истинную страсть. – В сущности, ты даже не пытался этого сделать. События тоже следовали одно за другим. Какой огромный путь пройден со времени его первых опытов, этих рабских, унылых копий действительности.

«Думаю, что, даже если я захочу и сумею чему-то научиться у других, даже если я позаимствую у них кое-какие технические приемы, все равно я всегда буду смотреть на мир собственными глазами и обладать собственным видением». Коричневое платье девочки, стоящей спиной на первом плане, коричневые руки и лица сотрапезниц в «Едоках картофеля», выразительные блики коричневого до предела насыщены смыслом. Хотя того несколько смущали размеры картин, как и то, что Германе хотел получить композицию с пятью-шестью фигурами (тогда как Ван Гог предпочитал иметь дело с меньшим числом персонажей), Винсент был в восторге от этой сделки, дававшей ему возможность писать картины без каких-либо затрат и с рвением принялся за работу. Винсент возобновил работу над «Едоками картофеля» и одновременно начал новую серию крестьянских портретов, отличающихся еще большей характерностью, чем прежние. Он с готовностью ответил на ее любовь вдвоем они стали строить планы женитьбы.

Теперь его волновали важные технические проблемы. Я уже закончил все головы, весьма тщательно проработав их. А между тем Милле, будь он к тому времени еще жив (Он умер в 1875 году), содрогнулся бы при одном виде картин Винсента, его плотных мазков и резкой, жесткой манеры. «Я вполне представляю себе, что придет день, когда композиция также будет даваться мне с легкостью», — писал Винсент брату Тео Он весь захвачен сознанием того, что надо спешить.

Де Грооты принялись за свой дымящийся картофель, черный кофе и ветчину. До этого еще очень далеко. Крестьяне относились к нему хорошо и позировали охотно, – разумеется, за плату. Художник должен быть художником и ничем больше. Винсент не поладил также с новым пастором, пришедшим на смену его отцу. «Будь у него много таких же прекрасных вещей, как лист, который я недавно обнаружил — Пять возрастов пьяницы или фигура старика под каштаном, о которой я недавно тебе рассказывал, — право, нам всем следовало бы пойти к нему на выучку», — писал он Тео в конце 1882 года.

Конечно, его работам присуще множество недостатков, он отнюдь не склонен это отрицать. Его невольно влекло к Винсенту и он снова поехал в Нюэнен. Нюэнен, весь в мрачных тонах, дышащий печалью и потому неспособный вызвать у него новый подъем творческих сил Нюэнен, от которого за эти два года упорного, неутомимого труда он взял все, что можно было взять. Осенью Винсента вновь навестил Ван Раппард. «Нужно писать крестьян так, словно ты один из них, чувствуя и мысля, как они». Личность художника жаждет раздвинуть свои границы через нечто «другое», находящееся вне его «я», но ему созвучное. Инстинкт вел его вперед с поистине волшебной безошибочностью.

Как говорят врачи, «поначалу убиваешь, затем исцеляешь». Среди жителей Нюэнена он был белой вороной. Я был бы в отчаянии, – уверяет он, – будь мои фигуры хороши. В этом мире все случайно, неповторимо и невозвратимо. Да и какой отец на месте пастора вел бы себя по-иному. Может быть, вернуться в Дренте.

Потянулись пасмурные месяцы. Страдание свято. Винсент оборудовал себе временную мастерскую в чулане прачечной, пристроенной к дому. Вот почему можно говорить о взаимосвязи между цветами. Нет, скорее всего, нет. Как-то раз Шарль Блан сказал Делакруа, что «великие колористы — это те, кто не передает локального цвета» и Делакруа поспешил развить его мысль. Инстинкт отвращал его от штампов, которым следовали голландские художники его времени, заставлял восставать против их более или менее закосневших традиций.

Он как бы разучивал гаммы. Только в труде его раненая душа забывала о жизненной пытке. «Нужно писать крестьян так, словно ты один из них, чувствуя и мысля, как они». Вскоре Ван Гога увольняют с должности помощника пастора. Так или иначе, есть все основания полагать, что Винсент решил – будь что будет. Подобное заявление, право, способно обескуражить кого угодно.

В октябре Винсент целую неделю писал натюрморты в доме Германса используя в качестве моделей «самые красивые вещи» из его коллекции. Винсент стал мастером своего дела. Нет. Если Винсент так остро реагировал на нападки Ван Раппарда (Порой мне кажется, – гласит его душераздирающее признание, – что поднимают руку на меня самого, настолько я связан с моим творчеством, настолько мои убеждения – часть меня самого) и если ему не всегда удается – он и это признает – сохранять спокойствие, то потому только, что суждения, высказанные Ван Раппардом, на взгляд Ван Гога, могли исходить лишь от невыносимо педантичного человека, верного питомца академии, от человека, абсолютно неспособного понять истинный смысл его творчества, направления, которое он избрал.

Изображение пятерых усталых людей, которые при тусклом свете керосиновой лампы едят свой скудный ужин «теми же руками, которыми они копали землю» исполнено своеобразного величия: хочется назвать эту сцену не ужином, а трапезой. Винсент продолжал писать — натюрморты, птичьи гнезда, кое-какие пейзажи. «Я вполне представляю себе, что придет день, когда композиция также будет даваться мне с легкостью», — писал Винсент брату Тео Он весь захвачен сознанием того, что надо спешить.

Вчера я именно так подшутил над почтенным собратом моего отца. Оставшись без моделей, Винсент начал писать натюрморты. Жерико и Гро, пояснил он, научились у греков первым делом выражать массы контура (почти всегда в форме яйца) и выводить все дальнейшее из расположения и соотношения этих овалов). Потом отнес ящик с рисунками и этюдами в дом, отдал его матери и попрощался с нею. Да что там.

Соответственно темнота других частей картины усилена. В то лето 1885 года, когда, работая в поле, среди крестьян, Винсент был занят «прямо или косвенно величайшей из проблем — цветом» инстинкт его был подобен реке ищущей свое русло, путь, по которому в будущем потекут ее воды. Он отчетливо знал это – как в нравственном, так и в эстетическом плане. Однако, когда церковная администрация освободила его от должности (Винсент не только читал Библию, от дирекции шахт он требовал улучшения условий для рабочих), она освободила уже сформированного внутренне художника. Впрочем, разве речь идет о продаже картин, о деньгах, о каких-то обидах.

После ссоры, разыгравшейся между ними, дело обернулось совсем плохо. Однако, добавил он, я нипочем не желал бы избежать этой ошибки. Он вконец озлобился. Куда он шел.

Германе предполагал разместить в них картины религиозного содержания вроде «Тайной вечери», «по эскизу рисунка, выполненного в современном готическом стиле». Винсент провел в Амстердаме три дня. Вечером, взяв с собой этот холст, я отправился в Эйндховен, где живет один мой приятель (Германе), владелец довольно изящной гостиной (серые обои и мебель черная с золотом) и мы повесили там картину. И какая чудесная стремительность. С восхищением и страхом смотрел художник на Винсента, человека, беззаветно преданного искусству, который питался одним лишь хлебом и сыром (Это не портится в дороге, – шутил Винсент) и, вечно голодный, готовился и впредь жить в нищете. С восхищением и страхом смотрел художник на Винсента, человека, беззаветно преданного искусству, который питался одним лишь хлебом и сыром («Это не портится в дороге», – шутил Винсент) и, вечно голодный, готовился и впредь жить в нищете.

Подавленный печалью этого края, он, как никогда, страшился своей участи. «Старые мастера пользовались подобной штукой. Отныне всякий раз, когда он хочет написать картину, он избирает отправной точкой определенный цвет и тогда, говорит он, «я абсолютно отчетливо вижу, что должно получиться». Спать он лег уже утром. Убежденный в своей правоте человек наконец-то уверенно зашагал к светлой и ясной цели. Холст, если так можно выразиться, отстранял художника от его моделей. «Пачкун» с каждым днем вызывал в Нюэнене все большую настороженность.

Ван Гог не сомневался, что, даже и темная, она все-таки здоровее и достойнее господской. Все в этом мире эфемерно, преходяще и недолговечно. Да и какой отец на месте пастора вел бы себя по-иному. Винсент ощупью продвигался вперед.

«Есть нечто необыкновенное, — писал он Тео, — в ощущении, что ты должен ринуться в огонь». Но ты все равно покажи ее ему – он должен видеть, что мы упорно идем к своей цели. Но при всем этом мужество мое, а, возможно, также и силы скорей окрепли, нежели ослабели. Повинуясь первому побуждению, он вернул Ван Раппарду его письмо с почтительным приветом. (Это была его судьба — во всем повиноваться только личной, внутренней логике). В поисках сюжетов для картин они вместе бродили по окрестностям. Подавленный печалью этого края, он, как никогда, страшился своей участи.

Подобное заявление, право, способно обескуражить кого угодно. Отныне Винсент будет жить только живописью и для живописи. Неизменно угрюмый, он лишь ненадолго заходил в пасторский дом. И шедевр родился в ноябре 1885 года. Он качал головой: «Эти болваны из Нюэнена, видя, как я брожу по вересковой пустоши, говорят, что я спятил, но меня это не трогает».

Никогда еще он не был озабочен таким множеством технических вопросов. Таков закон внезапного контраста, который отчасти уже широко использовал Делакруа. Ван Гог изучал разные художественные направления и стили в престижной частной студии, перенял изобразительную манеру импрессионистов – покрывать холст пятнами краски – и познакомился (благодаря брату) с Писсарро, Дега, Гогеном. Его органически отталкивало все связанное с «высшим обществом», с гостиными, нарядными дамами изысканными манерами, «лакированными ботинками» и так же органически притягивали все атрибуты жизни низших классов, «людей в деревянных башмаках». История с Марго никак, точнее, почти никак не отразилась на его работе.

Это вялая, равнодушная дружба. В Боринаж он попал в должности протестантского проповедника. Пусть даже он найдет ее плохой. Он довольствуется самой малостью — тем, что абсолютно необходимо для жизни.

«Как-никак мы пришли в этот мир не для того, чтобы наслаждаться жизнью и не обязательно нам жить лучше других». Но в глубине души — да, он не отрицает — все это ему, в общем, «довольно безразлично» и он «готов к тому», что, возможно, «не добьется никакого непосредственного результата». Произошел давно назревавший его разрыв с семьей. Теперь он снова ощутил потребность сопоставить свое творчество с работами великих мастеров искусства испросить у них немого совета. «Я не могу принимать в расчет, что думают о моей работе люди я должен идти вперед – вот о чем мне следует думать Если я теперь ничего не стою, то и потом ничего не буду стоить но, если я буду чегото стоить потом, значит, я и сейчас уже стою чегото, – упрямо повторял он, – так как пшеница есть пшеница, даже если горожане поначалу принимают ее за траву». Как говорят врачи, поначалу убиваешь, затем исцеляешь. «Хочу верить, – вскоре после этого писал Винсент, – что с каждым днем мои этюды все больше будут радовать тебя Теперь я совсем не могу терять время», – писал он, окончательно порвав с родными, готовый отныне во всем подчиняться Тео, на которого полностью переложил заботу о своем материальном обеспечении, готовый – какая важность.

Винсент неизменно старался убедить в этом брата и самого себя. Два года Ван Гог каторжно трудился, не выпуская из рук карандаш и кисть. Произошел давно назревавший его разрыв с семьей. Мысль его ежеминутно возвращалась к ним. Он преисполнен решимости жить самостоятельно — согласно своим убеждениям.

«Я горю желанием видеть картины Рубенса. » — восклицал он, откликаясь на зов величайшего из мастеров цвета. Он не отличался от них одеждой и образом жизни, но внутренне оставался самим собой. Почему ты не продаешь своих картин. После ссоры, разыгравшейся между ними, дело обернулось совсем плохо.

Но это трудно осуществить. И какая чудесная стремительность. Если Винсент так остро реагировал на нападки Ван Раппарда («Порой мне кажется, — гласит его душераздирающее признание, — что поднимают руку на меня самого, настолько я связан с моим творчеством, настолько мои убеждения — часть меня самого») и если ему не всегда удается — он и это признает — сохранять спокойствие, то потому только, что суждения, высказанные Ван Раппардом, на взгляд Ван Гога, могли исходить лишь «от невыносимо педантичного человека, верного питомца академии», от человека, абсолютно неспособного понять истинный смысл его творчества, направления, которое он избрал. Съездив в Утрехт, он беседовал там с врачом клиники.

Винсент стал мастером своего дела. Однако на протяжении пяти лет тот был, по существу, его единственным другом и опорой и вскоре Винсент ощутил потребность, как он сам выразился, «поставить точки над i». Он писал картофелины, которым силился придать объемность: «иными словами, передать их качество так, чтобы картофелины превратились в массы, обладающие весом и плотностью, которую мы ощутили бы, если бы, скажем, попытались их подбросить», картофелины коричневые и черные, один вид которых навевал глубокую грусть. Эта утрата, по существу, завершила долгий период в жизни Винсента.

С той и другой стороны были брошены резкие слова. Он даже сказал ему об этом. Хальс осуществил мечту Винсента, «четко заявить свой сюжет сразу, за счет максимального напряжения всех сил ума». Куда он шел. Оставшись без моделей, Винсент начал писать натюрморты. Родственники Марго тут же расстроили эти планы — такой скандал допустить было нельзя.

Несмотря на все мои недостатки, сбить меня с толку не так легко, как некоторые воображают. Картинами Франса Хальса, в особенности «Ротой капитана Ренье Реаля», он восхищался почти так же, как «Иудейской невестой», хотя и по иным причинам. Винсент был более философ, чем это принято думать. Винсент будет писать картины. У старых голландских мастеров он усвоил, что рисунок и цвет неотделимы друг от друга. Винсента корили за то, что он не зарабатывает денег.

Ван Раппард писал прядильщиц, этюды женских голов, Винсент – «аллею тополей с желтыми осенними листьями, где солнце кладет на землю среди опавшей листвы ослепительные пятна, чередующиеся с тенью, отбрасываемой стволами деревьев». В первой книге его особенно поразила следующая, весьма характерная история. Но понимает ли Ван Раппард смысл всех его исканий. Он колебался, стараясь совладать с нетерпением, от которого его вдруг начало лихорадить. – говорил Винсент.

Природа открылась ему, позволив заглянуть в свою душу. Винсента угнетал Нюэнен, где теперь работать ему было невмоготу. Если в хлеву пахнет навозом, прекрасно. Это был роскошный дом разбогатевшего человека, который со вкусом, подчас оставлявшим желать много лучшего, коллекционировал антикварные вещи.

«Тот, кто хочет совершить что-либо доброе или полезное, не должен рассчитывать на всеобщее одобрение или похвалу, ни даже этого желать, напротив, ему следует ожидать сочувствия и поддержки лишь со стороны редких людей, наделенных благородным сердцем» — эту фразу Ренана, которую Винсент по памяти приводит в письме к Тео, он никогда не забывает. Раз ей мешают соединить свою жизнь с любимым человеком, она примет яд. Подобная концепция красоты абсолютно чужда Винсенту. Он спускался с горняками в шахты, а по вечерам читал им Библию. С той и другой стороны были брошены резкие слова.

Он одобрительно отнесся к работам друга – картинам и рисункам, – и это ненадолго согрело душу Винсента. «Как-никак мы пришли в этот мир не для того, чтобы наслаждаться жизнью и не обязательно нам жить лучше других». Братская привязанность Тео. Для чего же теперь оставаться в Нюэнене. Благодаря ей живопись уподобляется пламени: в страстном, сокрушительном, как атака, порыве должна она схватить нестойкую преходящую красоту вещей и их сокровенный смысл, но, чтобы добиться этого, надо писать «на одном дыхании», научиться стремительности, поставить на службу цвету кисть удивительной подвижности. Ведь торф дает свет и тепло крестьянской хижине. Так что же, отказаться от мечты, забыть свои волшебные эксперименты в области цвета и рисовать «правильные» картины для обывателей.

В конце-концов, если уж Винсенту так приспичило быть художником, пусть рисует и продаёт картины, пусть забудет свои бредни о «настоящем» искусстве. И хотя называли его вангоговским кабинетом, висела там только одна маленькая картиночка известного художника— подготовительный этюд к картине Едоки картофеля: тёмная, мутная клякса, жирные линии, закрученные углем в осыпающуюся спираль, подобия лиц, глаз и носов, ничего толком не разберешь Разочарованные посетители недоумённо пожимали плечами: угольная клякса издали напоминающая трещину в небе, почерневшую, обуглившуюся молнию (и только позже, если приглядеться из мрака начинали проступать осторожные фигуры людей их перекрученные бедностью бледностью лица), не пробуждала воспоминаний, не требовала отождествлений, не искала человеческого сочувствия». Больше всего я хочу научиться допускать такие неточности и погрешности против правил, такие видоизменения и искажения действительности, чтобы в результате получилась – да, если хотите, – ложь, но более правдивая, чем любая буквальная правда. История с Марго никак, точнее, почти никак не отразилась на его работе. Повторяю, я вынужден просить Вас об этом.

Одна лишь работа давала ему отдохновение. Дрожь нетерпения била Винсента. В том, что художник смотрит на мир глазами своих персонажей. Я горю желанием видеть картины Рубенса. Разве может их дочь выйти замуж за этого «пачкуна», за неудачника оборванца. В мае Винсент завершил свою картину. Эфемерная и трагическая идиллия.

Вечером, взяв с собой этот холст, я отправился в Эйндховен, где живет один мой приятель, владелец довольно изящной гостиной (серые обои и мебель черная с золотом) и мы повесили там картину. Каждая новая неудача только подстегивала его. Он страдал от своего одиночества, но именно в нем черпал он силу и вдохновение.

Винсент ежеминутно останавливался, оглядывал, прищурившись, пейзаж и, словно бы заключая ладонями в рамку тот или иной уголок природы, восклицал: Вот. «Спорить с ними бесполезно», — писал он Тео, вынужденному выслушивать жалобы обеих сторон, так как родители также сетовали: «Винсент с каждым днем становится нам все более чужим. Женщина, воспылавшая к нему нежным чувством, — это было нечто новое для Ван Гога. Холст, если так можно выразиться, отстранял художника от его моделей. «Будь у него много таких же прекрасных вещей, как лист, который я недавно обнаружил – Пять возрастов пьяницы или фигура старика под каштаном, о которой я недавно тебе рассказывал, – право, нам всем следовало бы пойти к нему на выучку», – писал он Тео в конце 1882 года.

Хотя того несколько смущали размеры картин, как и то, что Германс хотел получить композицию с пятьюшестью фигурами (тогда как Ван Гог предпочитал иметь дело с меньшим числом персонажей), Винсент был в восторге от этой сделки, дававшей ему возможность писать картины без какихлибо затрат и с рвением принялся за работу. Но ты все равно покажи ее ему — он должен видеть, что мы упорно идем к своей цели». Пожилая женщина справа разливает в чашки черный кофе. Таков закон внезапного контраста, который отчасти уже широко использовал Делакруа.

«Здесь я только писал и писал без устали, чтобы научиться писать». «Все это надо прочно освоить. » – говорил Винсент. Прошло время колебаний, сомнений, вопросов. Но поскольку картина взволновала его, я подарил ее ему и он принял ее, как я того хотел, без лишних слов, сказав мне только, что «эта штука чертовски хороша»». Винсент дошел в своей работе до исступления.

Картинами Франса Хальса, в особенности «Ротой капитана Ренье Реаля», он восхищался почти так же, как «Иудейской невестой», хотя и по иным причинам. – Возьмите, к примеру, этот тон (он показал пальцем на серую, грязную мостовую) так вот, если бы Паоло Веронезе сказали: Напишите белокурую красавицу с телом такого тона, он написал бы ее и на его картине женщина и впрямь была бы белокурой красавицей. Но еще больше удивило кожевника то, что он никак не мог забыть холсты и рисунки Ван Гога. Потянулись пасмурные месяцы.

Когда он приходил, то обычно ссорился с отцом. Вы ничего не говорите мне о технике, – писал он ему в своем первом письме. Это программное произведение художника, он писал его с огромным увлечением и мыслил как вызов академическому искусству, вызов «чистой публике», любящей приглаженное искусство, вызов тем, кого художник ощущал «по ту сторону баррикады».

Он даже сказал ему об этом. Ему, безусловно, полезно также возобновить знакомство с художниками, даже если он не сойдется с ними во взглядах. Землистые, темные тона «Едоков картофеля» вовсе не заслуживают пренебрежения, с каким о них иногда отзываются. Милле рисовал богатых, представительных крестьян на фоне спокойной и плодородной природы. Потрясенный сделанными открытиями, с каждым днем все больше, глубже осознавая их важность, Винсент невольно оглядывался назад на пройденный путь: «Изучение натуры, борьба с реальностью Не стану отрицать — годами я едва ли не тщетно, подчас с печальным итогом, брался за дело именно с этого конца». Семья эта состояла из матери, отца, сына и двух дочерей все они работали в поле.

У Хальса по меньшей мере двадцать семь черных тонов. Он вновь с мрачным ожесточением взялся за кисть. Винсента презирали и третировали, как никогда раньше. Ее поместили в утрехтскую клинику. Хальс осуществил мечту Винсента, «четко заявить свой сюжет сразу, за счет максимального напряжения всех сил ума».

Его органически отталкивало все связанное с «высшим обществом», с гостиными, нарядными дамами изысканными манерами, «лакированными ботинками» и так же органически притягивали все атрибуты жизни низших классов, «людей в деревянных башмаках». Тогда Жигу спросил, почему он так думает. На этот раз его впечатление было более благоприятным, хотя по невежеству он по-прежнему полагал, что Винсент совсем не умеет рисовать. В изображение крестьян он не вносил умиленной идеализации, свойственной кающимся дворянам или ходокам в народ, – он отдавал себе отчет в загрубелости своих персонажей, день-деньской копающихся в земле» знал, что в крестьянине «много от зверя» (его собственные слова) Но это его не отпугивало. Раз ей мешают соединить свою жизнь с любимым человеком, она примет яд.

«Спорить с ними бесполезно», – писал он Тео, вынужденному выслушивать жалобы обеих сторон, так как родители также сетовали: «Винсент с каждым днем становится нам все более чужим. Эти портреты — плод отчаянного упорства, могучей, неукротимой страсти отверженного художника из Нюэнена. Неточности, а подчас и огрехи. Потрясенный сделанными открытиями, с каждым днем все больше, глубже осознавая их важность, Винсент невольно оглядывался назад на пройденный путь: «Изучение натуры, борьба с реальностью Не стану отрицать — годами я едва ли не тщетно, подчас с печальным итогом, брался за дело именно с этого конца».

Дом стоял в саду, среди деревьев. Теперь Винсент одерживал один успех за другим. Он работал, пока они не засыпали, сидя за столом. Этот розовый — заглушенный цвет, полученный в результате сочетания красного с зеленым. (Это была его судьба — во всем повиноваться только личной, внутренней логике). «Я не намерен изгонять из своей жизни страдание, — говорил тот же Милле, — так как подчас именно оно дарует художникам силу».

Сразу же после приезда в Нюэнен Винсент понял, как непоправим его разлад с родными. Винсента презирали и третировали, как никогда раньше.

Вещи нужно писать не такими, какие они есть, а такими, какими их ощущаешь и притом писать в движении, писать «действие ради действия», как поступали Домье и Делакруа, не боявшиеся «произвольных пропорций» — такой анатомии и структуры, которую осудили бы «академики». Повинуясь первому побуждению, он вернул Ван Раппарду его письмо «с почтительным приветом». «Надо заставить обыденное служить выражению прекрасного» Запись на полях рисунка., – говорил Милле. Мог ли он написать их иначе, не погрешив против жизненной правды, не изменив самому себе. Профессионализм сплошь и рядом обращается в штамп — неужели он этого не уразумел. Ни в коем случае.

Послушайте, дружище, вещь эта довольно хороша, но она сделана с линии, а античные художники шли от объемов (от массы или ядра). Здесь никак нельзя прибегать к привычным приемам. Напротив, вплоть до самого последнего времени я ничего другого и не встречал.

Винсент возвратился из Амстердама, воодушевленный всем, что увидел нет, он не ошибся, он на верном пути: «Некоторые художники, которых я знаю, но не хочу называть, неустанно бряцают тем, что они зовут техникой на мой взгляд, как раз они обладают слабой техникой». Он любил сопоставлять живопись с музыкой и стремился проследить их взаимосвязь. Он вновь с мрачным ожесточением взялся за кисть. Цвет – это поэзия. Так, значит, вперед.

Инстинкт вел его вперед с поистине волшебной безошибочностью. С тех пор Винсент часто виделся с Керссемакерсом. Так или иначе, есть все основания полагать, что Винсент решил — будь что будет. Семейные беды еще больше сблизили братьев.

Пусть даже он найдет ее плохой. Винсента захлестнуло безграничное отчаяние. Подавленный печалью этого края, он, как никогда, страшился своей участи. Он даже не показался на глаза родственникам, съехавшимся на похороны в Нюэнен, а когда встал вопрос о наследстве, попросту заявил родным, что его взгляды на жизнь «слишком сильно отличаются от их взглядов, чтобы можно было о чемнибудь договориться».

Звали человека Винсент Ван Гог. И он шел вперед гигантскими шагами. «Моя палитра оттаяла, — констатировал он. — Мои этюды имеют для меня один-единственный смысл, — это своего рода ежедневная гимнастика, помогающая по желанию усиливать или ослаблять тона». Мысль его ежеминутно возвращалась к ним. Куда он шел.

В этот период палитра Ван Гога стала светлой исчезли землистого оттенка краски, появились чистые голубые, золотисто-жёлтые, красные тона, характерный для него динамичный, как бы струящийся мазок («Агостина Сегатори в кафе «Тамбурин»» (1887--1888), «Мост через Сену» (1887), «Папаша Танги» (1887), «Вид на Париж из квартиры Тео на улице Лепик» (1887). Мог ли он написать их иначе, не погрешив против жизненной правды, не изменив самому себе. Ее поместили в утрехтскую клинику. Разве они не наглядное олицетворение, глубоко поэтический символ семейного очага. Он даже не показался на глаза родственникам, съехавшимся на похороны в Нюэнен, а когда встал вопрос о наследстве, попросту заявил родным, что его взгляды на жизнь «слишком сильно отличаются от их взглядов, чтобы можно было о чем-нибудь договориться».

Он не сумел схватить истинный дух деревни. Не лучше ли ему устроиться в каком-нибудь другом месте. В мае Винсент завершил свою картину. Скоро учение будет завершено —уже теперь он рисовал с удивительной легкостью. Это «вялая, равнодушная дружба».

Этот возглас словно вырвался из самого сердца Винсента. Профессионализм сплошь и рядом обращается в штамп — неужели он этого не уразумел. Чем скорей я уеду отсюда, тем будет лучше. Подобное заявление, право, способно обескуражить кого угодно.

Он вконец озлобился. Милле запечатлел, увековечил жизнь в момент редчайшего совершенства, схваченного благодаря кропотливой работе мысли, перемещающей и организующей элементы реальности согласно системе, выработанной разумом в итоге долгих размышлений. В мае Винсент завершил свою картину.

---