Вечер Золотой Плес
Это будет летний вечер, золотой Плес, тишина и простор Волги.
Ночи стояли сухие, теплые, безлунные. Веста кружилась хищной сноровкой, постоянно спутывая ход, причуивая («прихватывая») где-то близко то невидимое, но чувствуемое, что до озноба волновало ее своим душисто-острым теплом.
Мягкая таинственность темноты не успокаивала, она только обостряла чувство одиночества. Небо, как светлое, писано плотнее берега, а вода в свою очередь – плотнее неба. Охотник, чувствуя себя дикарем в дремучем лесу, подвязал глухаря на ремень, завалил за спину и бодро зашагал вперед.
- Словари и энциклопедии на Академике
- Николай Смирнов – Золотой Плес краткое содержание
- Золотой Плес читать онлайн бесплатно
- Похожие книги на Золотой Плес, Николай Смирнов
- Николай Смирнов читать все книги автора по порядку
Еще немного и весь склон погрузится в вечерние сумерки, а потом ночной сон. Левитан писал здесь березовые рощи, возвышавшуюся на лесистом крутом берегу часовню (Ветхий дворик, 1889), крепкие избы среди сияющих зеленями осенних полей (Осень. Для неё он был лирическим гением. Он сотрудничал в московском «толстом» журнале «Природа и охота» – печатал корреспонденции и очерки об охоте в Костромской губернии интересные наблюдения над жизнью птиц и зверей.
опять с предельной остротой чувствовался, тревожил и звал куда-то чудесный земной мир. Этот контраст вызывает некоторое чувство печали. Понятно, что день пасмурный и вот таким образом все тускло.
Ямщик, двигавшийся абсолютно беззвучно, быстро унес чемодан в темноту. Однажды Софья Петровна с трудом увела его на вечернюю прогулку. «У, нахал. » – улыбалась Софья Петровна, слабо колотя его по добродушной морде. Густо и весело раскраснелись рябины. Художник мысленно ахнул от восторга и раз за разом выстрелил в это крылатое чудовище. Из дальних уголков картины уже видно как пелена тумана покрывает землю. Околица.
Здесь, внизу, среди этих конусом падающих и как бы ломающихся при соединении красных глиняных степ, под этими распростертыми и перепутанными березами, стоял полумрак, дышала сухая свежесть. Легкая мгла, прозрачность и тонкость тумана – основное в «Золотом Плесе». И, спускаясь с горы, он быстро, наискось, побежал вперегонки с Вестой по лунному откосу. Картина писалась с этюда художник работал у окна, которым ходила и шумела, жасминной пеной раскипаясь на горячих прибрежных камнях, солнечная Волга.
Он начал ее на другой же день, при солнце и чистом небе. Вдруг, в одну ночь, пропали стрижи, без устали, стрела за стрелой, гудевшие над городскими колокольнями. Отводы поднимается золотистый туман, окутывая дальний высокий берег. Храм создает ощущение спокойствия и умиротворения. Высокая стройная колокольня светлого храма «осеняет» центр композиции, придавая картине смысловую законченность иэпическое величие. Альбицкий, Вьюгин и Фомичев, все вместе, зашли однажды воскресным утром к художнику.
Истоки трагедийности в том самом кризисном 1877 году, когда композитор приходит к осознанию своей «инакости», подчинённости своей жизни одному своему таланту, призванию. Своеобразие и свобода отношений с мужем не препятствовали скитаниям, а на досужие пересуды Софья Петровна давно уже махнула рукой: «Молва – как волна, а искусство останется. » Пересуды начались, разумеется, ужо после первой поездки: то чей-нибудь шутливый тост за «милых женщин, свободных женщин», то как бы случайный разговор о несовместимости художества и семейных уз, то преувеличенно любезные вопросы о здоровье мужа или комплименты по адресу художника.
Отовсюду – и из облетающих садов и с базара и с Волги – тянуло запахом яблок. Первое, на что обращаешь внимание – это церковная колокольня. Во всяком случае, творческий процесс сложен и, бесспорно индивидуален. Вся небесная часть картины, наоборот молочно-фиолетового цвета, всю ее застилает туман.
Она вскинула ружье, повела стволом, выстрелила. За это она его и взлелеяла.
Софья Петровна нежно подбадривала беглянку. Эта картина – один из тех шедевров, что написаны Исааком Левитаном в тихом месте на берегу Волги – Плесе. Он никогда и никуда не уходил от жизни – ни в готические замки романтизма, ни в «башню из слоновой кости», как именовали искусство те, кто отрывал его от действительности. Он покрыт выгоревшей на солнце травой. Ближе к Волге начинается лет.
Хорошо было никуда не спешить, слушать, стоя под поредевшей березой, неумолкаемую капель идти за Вестой дубовыми мелочами, осторожно «скрадывать» дроздов, приглушенно квохчущих в почти невидимых березовых вершинах. - И какая красота.
– добавил Левитан, долго не отрывавший глаз от икон и фресок. Наконец, вся дрожащая, собака замерла, высоко подняв голову с низко повисшими ушами. Баба она, обличьем и станом, хоть куда. В неуравновешенном, темпераментном характере художника была склонность к затворничеству, к созерцательному уединению.
Доходя до оврага, он останавливался, поворачивался, обратно – и лупа катилась туда, где он только что был, ярко светясь в тихой, до боли прекрасной синеве. Художник хмурился, болезненно обкусывал губы, равнодушно обивал тростью шапочки ромашек. Софье Петровне вспомнилось, как однажды Тургенев, принимая из рук молодой девушки охапку роз, с такой грациозной вежливостью поцеловал ее руку, так неподражаемо кивнул слушателям, что зал подлинно загрохотал от хлопков и криков и писатель, у которого вдруг по-женски задрожали губы, поклонился уже по-российски – глубоким поклоном. С какой быстротой расхватывались, в самом деле, на базарах все эти бравые генералы и «баталии», эти топорные пейзажи и ресторанные красавицы.
Глухарь огромной черепахой рухнул в мох, широко раскинув крылья. Дорога оттаивала, чернела маслянисто и густо, как шоколад. «Вечер. Золотой плёс»2017На картине Левитана «Вечер.
Софья Петровна поднялась на гору, в парк, стала тихо бродить по аллеям. Кругом лежали выжатые поля, болота, деревни и во все стороны уходили леса. Молчит, – смотрит обиженными глазами. Он уходил к Увалу, долго не мог оторвать глаз от парохода, вдруг возникающего на повороте и писал то песчаную отмель, в разрывах которой вспыхивали фосфорические пятна воды, то рыбачьи челны, до половины вытащенные на берег, то водяную даль, подобную в своем переливе русым девичьим волосам.
«Манит широкая дорога» Особое место у Левитана занимает мотив дороги, такой характерный для страны огромных пространств и долгих путешествий.
После четвёртой поездки 1890 года Левитан больше не возвращается на Волгу. Природа вся цветет и радуется теплу и влаге. – глазками. И вот по-вчерашнему слабо зазвенело окно.
На дорожках, блестящих и влажных, лежали березовые листья. Художнику вспомнились гулкие, грозные и светлые звуки «Волшебного стрелка» Вебера. Он останавливался – останавливался и его двойник, его лунное отражение, похожее на рисунок углем.
А этот дальний берег с его вечерним туманом, скрывающим очертания и как бы надвигающимся на золотящуюся в отсветах заката воду, развивает мотив картины «Вечер на Волге». Где этот молодецкий черный ус, цыганские кудри, расшитая шнурами венгерка. И. И. Левитан.
Она понятна, близка и родственна человеку труда. Художник с удовольствием перечитывал «В лесах» Мельникова-Печерского, Софья Петровна подолгу беседовала с хозяйкой, с доброй Евлампией Марковной, рассказывавшей о старом купеческом житье-бытье, разбирала накопившиеся письма и журналы. Их округло-зубчатые и плотные листья были пестры и нарядны, как старинные русские игрушки. Но воспитан Левитан Москвой. Роща, зеленевшая под самым городом, привлекала раскидистой густотой, теплой глушью.
Потому-то он всё время стоит между двух крайностей: мечта, грёза, чистый светлый мир юной человечности (вот он Ленский) или же обман, мираж, тупой натиск злой силы, печаль, скорбь, смерть (вот Герман). Всё напоено драгоценным чувством целостности и красоты бытия. Комната, вся ее горячая темнота вспыхивала, синела, колебалась.
Картина построена как бы на спирали, развернутой в беспредельность. Он деловито оглядел Елену Григорьевну – ее зардевшееся лицо, открытую шею, высокую, под шерстяным серым платьем, грудь, деловито заговорил с матерью о приданом, долго и внимательно читал «опись» принадлежавшего невесте имущества. Густая тень лежала на бортах барок. Увал, песчаные обрывы Гремячки, усадьба Утешное среди старых лип.
Плохо виден противоположный берег Волги.
Полевые цветы отцветали, зрел, сох, чуть потрескивал горох на огородах. В комнату заглядывала Софья Петровна.
Много грудилось по стенам волнующих охотничьих картин и фотографий. Композиция и цвет придают «Тихой обители» некие «надмирные» черты, делают изображённое земным отголоском «Небесного Иерусалима». Леса, подступавшие к самому городу, достигли предельной густоты, предельной силы цвета.
Однако когда всматриваешься в изображение, первое, что чувствуешь – удивление: откуда. В Плёсе были написаны первые из известных натюрмортов Левитана — изображения любимых художником полевых и лесных цветов «Одуванчики», конец 1880-х «Ночные фиалки и незабудки», 1889 и другие. Художник, что бы он ни писал, всегда оставался правдивым.
Радужная трава шуршала жестко, тоскую как надмогильный венок. На Волге катилась и шумела мед волна. В сады уже залетали, рассыпчато и весело шумели на рябинах первые дрозды.
На берегу – дом, где жил художник. Русь».
Молодая радость и улыбка наполняли этот вечер, облитый теплым летним дождем. Эту технику мы, как кажется, впервые встречаем у Левитана в этой картине. вы можете запросить все в системе с коробкой.
В аллеях дуло со всех сторон. Софья Петровна очень быстро привязалась к художнику ей нравились его благородная скромность, поразительная внутренняя выдержка, достоинство независимости в отношениях с людьми, нравился и весь его необычный облик: умное и грустное лицо, большие, темные («как у бедуина») глаза, глуховатый, но мягкий голос, стройность движений, простое и скромное изящество костюма. Большая частьстроений городка скрыта деревьями и частым кустарником. По небу легчайшими одуванчиками пробегали облака. Один из друзей Левитана – художник Алексей Степанов – постоянно работал в этом журнале и Исаак Ильич не раз посещал вместе с ним его редактора – профессорски важного и душевно простого Сабанеева, будущего автора ценнейшего «Охотничьего календаря».
Очень скоро в систему будут добавлены новые языки.
Итак, колоссальная творческая продуктивность в первое десятилетие и рядом, как писал композитор, «проваливаются теперь все мои вещи, где бы их ни играли». Он почти не изменился – та же гостеприимная калитка, ветхий двор, большие, широкие окна. Вдохновенно, с удивительным многообразием цветовых гармоний и «мелодий», вечером и утром, в тихие и ветреные дни изображал он в своих этюдах и картинах ее плёсы, перекаты и заливы.
Отзовись, доживу ли до новой весны. Вечер наступал дикий, волчий, предзимний. Часто какая-нибудь «мелочь» – засохший цветок в старой книге, журавлиный клик в пору отлета или глухой цыганский напев под гитару – вызывает целый ряд острейших образов и представлений, рождающих в «итоге воображения» произведение искусства. Это – самая широкая и свободная из всех картин художника. Но как же он был не похож на жениха девичьих снов. Неотразимо и ее красочное очарование.
«Как же я люблю эту простонародную Россию. » – радостно и гордо думал он. Мы с какой-то молодой радостью раскрываем свои глаза, удивляясь, как это до сих пор не замечали расселиной вокруг нас красоты. Этим чувством наполнены все детали картины и даже белая собака, которую еле видно в высокой траве на первом плане, выглядит очень трогательно.
Вслед за портретом Софьи Петровны художник начал писать березовую рощу в солнечный день. Но эти беспредельные дали, в которых не было летней, зовущей синевы, казались одновременно призрачными, чувствовалось осеннее одиночество, пустота и неподвижность близкой зимы. Густо разрастался над ручьем кудрявый ольшаник. Вещун голосистый. Мягкий, золотисто-розовый на закатном солнце туман, обволакивающий Плёс, сочная зелень полого склона, голубовато-белые стены колокольни на фоне бледно-розового неба – все наполнено чувством гармонии природы и бытия. Низко, над самым садом, неслись, пороховым дымом перевивались тучи.
Исаак Ильич работал в саду, в сквозящей тени ослепленных тополей, но перед его взором стоял во всех своих мельчайших подробностях и оттенках вчерашний сумеречный вечер, неразрывно слитый с тем отдаленным вечером на подмосковной даче. Он не раз слышал слова о своем таланте, под чем понимал прежде всего особую утонченность зрения, особое умение видеть и всегда сознавал, что одного таланта – недостаточно. Мельница, 1888), жемчужно струящиеся ручьи. У них были округло-стройные крылья, бархатистое оперение – легкая седина, насквозь светившаяся тонкой бирюзой. По садам спела малина, наливались яблоки, темнела горькая, терпкая черемуха. Потом, все учащая кружащийся бег, рассыпая по плечам и спине черно-багряные волосы, заскользила над самым огнем, слабо застонала и, заканчивая танец изнеможенно замерла в вопле, в мольбе, в пронзительном крике. Наконец, вспомним ставший уже хрестоматийным случай с Николаем Рубинштейном, заявившим, что первый фортепианный концерт Чайковского никто и никогда не будет играть. Одиночество естественное внутреннее состояние Ивана Алексеевича.
При всём том, одно из самых частых настроений полотен Левитана светлая высокая печаль. На крышах домов, на их деревянных и каменных стенах ощущалась плюшевая влажность. Если убрать церковь из пейзажа, он потеряет всю свою удивительную атмосферу. Как далеко все это было теперь. Слободка, 1889), окруженную лесом мельницу (Осень. Луна, еще быстрее, диском летела в беспредельность морозной пустоты.
Крошился, обтекал хрупкий ледок в колеях. Ветер отшумел, успокоился, остро пахло инеем, крепким холодом Волги.
Это был не гон, а какой-то исступленно-трагический, леденящий вопль, с которым собаки, вплотную наскочившие на зайца, «ведут» его «на глазок» («в видок», как говорят охотники). Откуда-то из бурелома из-под рогатой сосновой развилины, поднялся глухарь. Софья Петровна понимала, что, любя художника, она должна была бы порвать с мужем.
14 12 Людмила Гаврилова, Ольга Карлова, Марина Москалюк Константа русской души: Чайковский, Левитан, Бунин провалом» назвал премьеру своей новой оперы «Кузнец Вакула» Чайковский. Этот чуждый мир абсолютно не трогал сердца. Целью художника вновь становится не отражение конкретного ландшафта, а возвышенный идеальный образ.
Чуждая пафоса трагедийности эпоха желала видеть в нём «певца элегических настроений» и только. Софья Петровна, любуясь картиной, подчеркивала, однако, ее «некоторую однотонность».
Обе женщины были в черных накидках, в темных платках. По вечерам наплывал откуда-то знобящий ветерок. Вьюгин, знакомя с ним художника, сказал: – А вот и еще один неутомимый немврод. Над полями встала огромная, красная луна. В зеркальных отражениях расширяется пространство неба и воды, рождает ощущение бесконечности, неземной благодати и покоя в «Вечернем звоне».
Золотой Плёс» сквозь вибрирующий влажный вечерний воздух проступает ощущение тихого счастья. С криком, огромными стаями, кружились галки и вороны. - Жизнь у нас у всех, – отрывисто и глуховато говорил он, – скучная, жесткая.
Автор изобразил склон берега реки Волги. Оранжевые подсолнечники клонились от тяжести зерен.
И неустанно, куда бы он пи шел, ему сопутствовала тень. Откуда такая торжественность, красота и свет, если на картине нет ни одного луча солнца. Свернутые в трубочку, они шуршали и трепетали, будто бабочки. Моя область – природа и моя первейшая обязанность – изображать ее правдиво. Он взмахивал тростью – и там, вдалеке, поднималась и мелькала тонкая черта.
Эти взаимоотношения, казалось бы такие обычные и легкодумные, обозначаемые словом «связь» или «интрига», были на самом деле очень глубокими и сложными. Вспыхнули лампы, закипел самовар.
Куропаток искали в поле, в мелких и густых перелесках, среди которых сухо желтели овсы. За дождем этих вечеров проступала радость лазури, теплой зари, свежесть воды и тумана. Шли окрайком болота – на одной линии, шагах в тридцати друг от друга.
На исходе лет не вытерпел – воротился к Волге-красавице, к родной своей земле: пусть, когда придет час, приютит меня на веки вечные рядом с отцами-дедами.
И неумолчно, то стихая, то разрастаясь, доходил плеск и шум проплывающих пароходов. Плетень, на котором недавно гостили, собираясь в отлет, ласточки, казался бесприютным. Художник, вспоминая пушкинских «Цыган», все обострял зрительную и душевную память, все легче и свободнее рассыпал по оживающему полотну вечерние краски, опять стараясь достичь через внешнюю скупость всеобъемлющей полноты. Он понимает, что творческий дар приносит огромную радость, подлинное наслаждение, но поглощает все остальные интересы и привязанности, все духовные силы, «ибо раз голос тебе, поэт, дан, остальное взято» (М.
Его очень красиво освещают вечерние лучи солнца. Серая лесенка с решетчатыми перилами, плюшевая от мха, шатко гнулась, скрипела звонница, где дремал давно отзвучавший колокол, была полна глухо-певучего голубиного воркованья. Это поэтическое начало, часто по-детски трогательное в своем воплощении, сказывалось во всем – и в узорах на бортах тихвинок и расшив (уже само слово «расшива» – расшить, то есть разукрасить, нарядить, – было поэтическим) и в языческих деревенских праздниках – в хороводах или троицких венках и березах и в скромном васильке, вплетенном в девичьи косы и в цветистой лошадиной дуге и в той старательности, с какой украшались всяческими иллюстрациями и олеографиями стены прокопченных изб.
Исаак Ильич тоже говорил что-то ласковое. Широкая столбовая дорога сразу подсохла, налилась твердой звучностью камня.
Величавый простор всего пейзажавызывает восхищение. На дальнем плане изображен берег реки. Небо очень чистое и озаренное светом. От земли пахло остро и горько под плащом, наброшенным на шерстяную куртку, было тепло и спокойно.
Все в нем успокаивало и примиряло Софью Петровну – и тяжеловесно-осторожные шаги и добродушная молчаливость и беззлобная шутка, которой он отделывался в горькие минуты. Здесь два полюса, два мира Марина Москалюк: «Сокровенная тайна» «русскости» Два полюса, два мира: один бесконечно красочный, приподнято-энергичный, полный движения, другой сумрачный, углублённо-созерцательный, с прорывами в потусторонность. Сколько рыбы в матушке-Волге, сколько грибов по лесам, сколько мошников, косачей и рябчиков по зеленому приволью, особенно ежели забраться подальше – к Коз ляпе ким болотам, к Шумятке, к Тезе али Алабуге. На юге возникали и тут же, на глазах, расплывались, сигарным пеплом опадали облака.
Был ослепляющий жар, сухой и пламенный ветер, чистое небо, а за всем этим – какое-то непередаваемо интимное ощущение скитальческой вольности: убаюкивающее покачивание телеги, отдых на глухой лесной поляне, в сквозящей тени шатра, восточная тоска дикой, протяжной песни. Удивительный все-таки человек этот муж. Встречи их были, однако, короткими, случайными. Веста неожиданно оживилась, повела, хищно и настороженно встала. «Промажу, непременно промажу», – с отчаянием думала она. - Посмотрите внимательно еще раз на «Грачей» Каков сюжет этой картины.
Обычный – будничный и прекрасный – вечер. Теперь, вспоминая об этих посещениях, Исаак Ильич живо и весело рассказывал Альбицкому о встречаемых там людях – о псовых охотниках, в старомодных архалуках и поддевках, о любителях соловьиной и перепелиной песни, о тех страстных беседах, которые, перемешивая правду и вымысел, так увлекают своей детской непосредственностью. Холод, румянцем обжигавший щеки художника, входил в пего великолепной бодростью. Во дворах, заслышав шаги, буйно рвались, жадно захлебывались лаем встревоженные собаки. Птица шлепнулась в воду. В мире царствовала молодость и радость, в душе – творческая отрава.
Зажиревшие, дремотные вальдшнепы сидели плотно и крепко. Двигаясь же в глубину, мы как бы постепенно «входим» в городок и переживаем его пейзажную красоту и лиричность. «Какой простор. » – говорил он, оглядываясь.
Поляны изнемогали от цветов, пахнущих последним очарованием лета. Созерцание спокойной природы в «Золотом Плёсе» дарит человеку моменты спокойного отдохновения. Присутствие в городе Исаака Ильича и Софьи Петровны, живших почти по соседству, волновало до чрезвычайности. После «Цыган» художник опять вернулся к Волге: ее простор и свет, тишина и шум влекли его с неудержимой силой.
В доме после его отъезда стало еще скучнее. Фактура живописи помогает здесь выявлению облика и материальности изображаемых предметов. Беспокоило и раздражало только одно: жена, Елена. «Действительно, страница из романа», – думал он, внимательно всматриваясь и вслушиваясь в. ночной мрак. Ее трогали скупые и спокойные рассказы Исаака Ильича о споем бедном детстве, восхищала его глубочайшая, подлинно подвижническая (не подчеркиваемая, а потаенная) любовь к художеству, его талантливость. Оно практически слилось с рекой, только полоса земли отделяет их друг от друга. Буксир, весь исхлестанный дождем, весело гудя и дымясь, уходил в закат.
Гармония и красота рождают в душе благословенную тишину и спокойствие, недаром живопись Исаака Левитана не раз определяли как «звучащую тишину» Ольга Карлова: Звучащая тишина Именно звучащая тишина является главной приметой поэзии Ивана Бунина. В картине «Вечер. Золотой плес» изображен склон берега Волги. Пейзаж освещен золотистыми солнечными лучами. И ничем-то ее не урезонишь – ни лаской (какая-то рыба бесчувственная, русалка водяная. ), ни руганью под горячую руку.
Но на основе волжских впечатлений создано ещё немало картин, в том числе многогранный образ «Вечернего звона», где тема приюта, райского прибежища приобретает новое, более светлое и ясное содержание. Река кажется бескрайней – художникотразил всю ее природную силу и мощь. В первой преобладает что-то очень земное, а во второй же, наоборот, небесное.
Спускался следом за ней и Исаак Ильич. Обходя лес, поднимались на холм, останавливались, – художник очень любил это место. Куст тальника на берегу тяжелел, как колокол. «Искусство – это итог, который воображение подводит природе. » Это, конечно, не совсем верно, но в смелости этого утверждения есть и какая-то доля истины.
Художника томила не «неуловимая красота», а «сокровенная тайна» архетипа, тайна русского пространственного мирочувствования. Она и сама не могла (вернее, не хотела) разобраться до конца в своих чувствах: то ли дружба, основанная на общности интересов, то ли любовь, то ли родственная привязанность, напоминавшая заботливость старшей сестры. Рисунок, 1899 ему всю жизнь, он создал Шестую симфонию, которая на премьере вызвала недоумение, а Б. Асафьев назвал её «трагическим документом эпохи».
Картину – первую за это незабвенное лето – художник закончил в несколько дней. Еще дальше среди дымкинадвигающегося вечера видны еще несколько домой. На горе, за погостом, тишина, сушь, запах спеченных елок. Над деревянной церковкой с тугим гудением носились стрижи. Творческий процесс требует временной замкнутости в себе, обрекает художника на некое подвижничество, берет всего человека, не оставляя ему ничего из его физических и нравственных сбережений. По озимям табунились грачи.
Они придаютпейзажу особый шарм и умиротворенность. Они унесли звонкость лета, его младенческую веселость. Цветаева). Извилистые тропинки и утлые мостки зовут нас в уютную «Тихую обитель». Народ и искусство.
Жемчужина, а не город. Появляются и резкие цвета. Иван Николаевич хитро улыбался.
Причём этот драматизм носил очевидный трагедийный характер. Выше: что вы искали. Чувство простора нигде не дано им с такой стремительностью, как на этой картине.
и гневно на нее и жалко и тянет, тянет она к себе. Кажется, что это центр картины, вся природа окружает именно ее. Большое значение имеет для художника и бессмертное тепло воспоминаний – как источник творческого обогащения. Россия в своём мироощущении не чувствует границ, своя земля прямо переходит во Вселенную. Листья шуршали под ногой упруго и твердо, будто пробочный пастил.
будто в юности, в институте, от вальса, уносившего в раздолье зала. Дальше, вдоль берега, тянет к небу свои купола церковь. Елена Григорьевна с завистью следила за их жизнью, с горечью наблюдала их счастливое лето. За ним – уже заросший пруд, крутой подъем, тихая, как и в те годы, нагорная слободка.
- Сюда идите, взят, взят. Редкие листья, звеневшие от ветра, вспыхивали под луной свечными огоньками. Она благодарно обнимала и трепала гончих. С появлением пролетных вальдшнепов наступили мутные, грифельные дни. Слабо светились заволжские села.
За Волгой разливалась гармошка, внизу, в долине, в доме старичка фельдшера Меркурьича, чудака и – музыканта, звучала скрипка – тонко, трогательно, грустно. Она, быстро накинув платок, бесшумно метнулась в коридор. Исаак Ильич шагнул вперед. Однажды, проснувшись ранним утром, он услышал шум теплого, дружного дождя.
Возьмите другую его картину- «Могила на Волге». Какая простота. Можно сказать, что картина поделена на две части.
Лисица была взята Иваном Николаевичем. Чуть поодаль – тропинка, которая ведет кзданиям. И художник с необыкновенной ясностью вспомнил, увидел себя десять лет назад. Все это спасло его от участи многих даровитых современников – «вечных студентов» и «лишних людей», кончавших «самобичеванием», пьяными кабацкими слезами, с каким-то покаянным молодечеством гордившихся своей «ненужностью» и «обреченностью». Исаак Ильич, позвав Весту, скрывался в тенистой глуши и Софья Петровна оставалась одна – стояла, по-охотничьи приподняв ружье, на берегу заросшего затона.
На избах, со всех сторон окруженных березами, лежал слабый оранжевый тон. Мать, Епистолия Антиповна, строгая, морщинистая старуха, одобрительно кивала седой головой: «Так, сынок, так, – надо кажную копеечку рублем приколачивать. » Сестра, стареющая девица, с улыбкой поглядывала на свертки, лежавшие в углу, – ждала подарка, а жена, совсем молодая, женственная, с девичьими темными косами, с грустными серыми глазами, была, как всегда, рассеянна, думала о чем-то своем, далеком. Вэтом волжском пейзаже особенно остро ощущается то, что Левитан назвал «божественное нечто, разлитое вовсем», – величественная инепостижимая гармония всего сущего вмире.
Широко, шатрами, стояли Клены. Каковы все-таки ее чувства к нему. Уже играла, торопливо обегая город, сторожевая колотушка. Мгновенный возврат детства погружал в дремоту, приносил бесформенно-путаные (и одновременно зрительно явственные) сны-образы, в которых перемешивались и незнакомо-милое девичье лицо и цветущая яблоня и одинокая полевая дорога. И опять представлялась Москва, какие-то неведомо-счастливые женщины, какие-то заповедные «курсы».
