Картина Солдаты На Привале
На картине изображен привал солдат в лесу.
Сочинение по картине Непринцева Отдых после боя
Картину Охотники на привале художник написал в 1877 (картина с одноименным названием 1871 года создания хранится в ГТГ). Но самым главным персонажем на картине, являться молодой человек, в центре компании. Брук не позволяет своему герою ясно высказаться о той сексуальной притягательности, которую имеет для него неофициальная военная инициатива, явно стремящаяся возродить доблести «старомодного» солдата после ставшей популярной в годы войны «слюнявой чуши» о превосходстве образованного новобранца с «гражданки».
Он провоцирующе буквально интерпретирует интуитивное заявление поэта о том, что Дувр не построен человеком, а пророс из какого-то «неопределимого грязного корня в глубине материка». Несчастные. Нет, он переместил военную фауну именно что к себе на родину — в среду, где маскировка ее агрессивных намерений была не тактической необходимостью, а культурно-закодированным видением «английскости». Брук пишет о неспособности психоанализа объяснить любовь к цветам, но нам и не требуются разъяснения цветочного символизма из «Толкования сновидений» Фрейда (и анализ его сна об авторстве ботанической монографии), чтобы распознать ту незыблемую связь — ассоциацию с аборигенной флорой, служащую основой для цветочной эмблемы военной фауны у Брука. Английские пейзажи в литературе и культурные смыслы войн двадцатого века перекликаются, напоминая нам наблюдение Фасселла о том, что «в военных мемуарах есть моменты, когда штрихи иронии, уходящей корнями в деревенский образ жизни, кажутся результатом слияния Гарди и Хаусмена».
Людям даже в тяжелые времена все равно хотелось уюта, тепла, доброты и веселья. У политрука шапка-ушанка и пистолет на боку, значит это не простой боец. Солдаты сыты, у всех овчинные полушубки, в которых не страшен любой мороз. Этот знак — клеймо гомосоциального товарищества, упразднившего классовые границы — поскольку им щеголяют даже члены офицерской касты, включая Роя Арчера — и, во временном срезе, напоминающее друидский амулет из Глэмберского музея и портрет отца Лэнгриша, где тот «сжимает рукоять шпаги».
Увы. Моделью для него послужил также врач и художник-любитель В. В. Бессонов. Первая (17 картин), с подзаголовком «Наполеон I в России» изображала основные эпизоды кампании, от Бородина до зимнего перехода французов.
«Знак обнаженного меча» — фантастическая вариация на тему эмоциональных связей между мальчишескими фантазиями, романтизирующими милитаристский пейзаж и добровольным принесением своего «я» на алтарь сверхсрочной службы.
Убийство человека, воплощавшего для него авторитет, открывшего и затем закрывшего ему вход в мир хаки, в сочетании с требованием обещания «пройти через это» — плачевное сведение на нет всех отточенных и умно проработанных в романе загадок. «Уголок уголка Англии — безграничен», — заметил Хиллэр Бэллок: непостижимость пейзажа усугубляется за счет ассоциации его с историческим кризисом. Дикие солдаты Дункана вновь появляются в мемуарах Брука «Частный взгляд» в виде выдуманных обитателей (игрушечных солдатиков иногда летчиков) «тщательно охраняемых и безымянных «мест» — тех территорий детского еще воображения, которые лежали теперь — далекие и неприступные — по ту сторону Железного Занавеса половой зрелости». Он заставляет племянника подчиняться дисциплине, которой подчинился бы сам, но тот уже фактически перешел на сторону противника в «необъявленной войне». Боевые войска неизбежно становятся настоящими врагами того, что осталось от Англии.
Он тогда оказался окружен солдатами и бросился наутек от «багровых, ухмыляющихся рож», преследуемый хохотом и свистом. Справа – одетый «с иголочки» доверчивый молодой новичок, с трепетом выслушивающий рассказы бывалого охотника. Подвижные и логические игры в этом сборнике подобраны таким образом, чтобы. Повторное использование Бруком образа «туземной фауны» наносит удар этой привычке наклеивать географические ярлыки на события 1939–1945 годов (каковая оказалась ключевым фактором в выборочном смещении более масштабных исторических и политических смысловых наполнений в памяти нации о войне). Политрук с седыми усами хохочет над его шутками. «Наполеон I в России», «1812 год» – известная серия картин Василия Верещагина, посвященных Отечественной войне 1812 года. Невозможность в течение долгих лет вернуться в это место эхом отражается в его нынешнем утаивании «ощущения хорошего самочувствия», порожденного в нем участием в «эзотерическом племенном обряде» — беге и спарринге на площадке Римского Лагеря и чувством «обязательства» записаться на сверхсрочную службу.
Однако, описывая «мнимую травму» армии, для которой все еще продолжается «странная» война, он, таким образом, попутно зафиксировал и необычное родство между идеей военной службы и сельской местностью: здесь, по Льюису, характерная для солдат среда обитания. Спасаясь от наказания, он, как ему кажется, освобождается из «запутанного, двоящегося мира» оккупированного Кента. Рейнард Лэнгриш переживает начальный этап расщепления личности, что проявляется в смещении ее границ.
Сочинение по картине Непринцева «Отдых после боя»
Даже кровавые ужасы Бородина потускнели перед непрерывными жестокими пытками отступления. Однако в «Козле отпущения» взаимосвязь между наивным неосознанным вожделением и сознательным подавлением чувств подается в форме гораздо менее гибкой и скорее зловеще-трагической, а не ироничной. Смотря на картину, наполняешься теплыми, добрыми, светлыми чувствами. Армия не наносит ущерба пейзажу (в пику утверждениям тех, кто ратовал за экологию в середине XX столетия)— она является неотъемлемой частью «неуловимой и довольно пугающей, но при этом неестественно притягательной ауры зла». Антропоморфизация природы, находящая свое выражение в патриотической прозе и поэзии, описывающей английскую топографию и подкрепленная «пригоршней английской земли», за которую, по утверждению Томаса, он отправился воевать во Францию, обретает новые смыслы в романе Брука. Повторение предстает слишком уж вопиющим устранением контекстов.
Однако посещения военного лагеря ведут к ужасающей материализации смутного содержания его «тайных фантазий» в вульгарном, телесном, бессознательном и крайне двусмысленном сексуальном заряде сообщества солдат-мужчин. А привал после боя именно такое время. Однако Брук продолжает обыгрывать в романе тему внутреннего конфликта, порожденного идеализированными представлениями о военной службе, перенося психологические барьеры и тайные желания Лэнгриша на изменившийся облик Клэмберкрауна — «белого пятна» на карте области. (В написанном в то же самое время стихотворении «Хвала известняку» Оден также переносит на почву Италии сцены из английского детства). Счастливые дни миновали как сон. «Знак обнаженного меча», как и «Козел отпущения», теряет в качестве из-за требований романной развязки.
Работа экспонировалась в 1869 на Всемирной выставке в Париже. Но по прошествии часа «Ч» для записи на сверхсрочную службу именно препятствие из колючей проволоки вызывает у него чувство «безутешного отчаяния», превращающего его из штатского в военного. Главный цвет использованный в работе, белый. Возможно, самый удивительный символ послевоенного протеста против военной юрисдикции над просторами Англии (поскольку до того времени традиция защиты сельских территорий была во многом демонстративно маскулинной)— это акция 1980-х годов в Гринэме. Ведь человек всегда остается человеком со своими нуждами и потребностями.
Эти призраки были солдаты Великой армии. Часто считают, что обнаженные фигуры в «Купании солдат» Ф. Т. Принса, вошедшем во множество антологий, окунаются в теплые воды Северной Африки. Не следует истолковывать произведения Брука только лишь как этиологию и таксономию сексуальной маргинальности (хотя он и возвращается к этим темам в своих последующих романах о периферии «гомокоммунистической» литературной культуры 1930-х годов — «Смерть героя» (1953) и «Традиционное оружие» (1961). Белая кожа Тайлора с выколотой на ней татуировкой — вариацией знака со змеей, олицетворяющего атавистическую инициацию в военный союз в «Знаке обнаженного меча» — символически предваряет обагренный кровью труп Дункана в конце романа.
Изначальная дилемма еще более обостряется за счет параллелей, которые его сознание проводит между загадкой чрезвычайного положения, на которое доверительно намекает Арчер и остаточными детскими страхами и вожделениями, тесно связанными с топографией Кента. Этот процесс биполярен: пока образованные армейцы учились преломлять Фландрию едкой поэзией английского ландшафта, последующие поколения читателей присовокупили трагедию Первой мировой к пейзажам, покинутым атлетичными бойцами территориальной армии из «Шропширского паренька». В этих обстоятельствах отвращение Лэнгриша к «грубой близости с сослуживцами», «непристойной фантасмагории убожества» ослабевает по мере его приобщения к регламентированному существованию, «монотонному армейскому говору», похожему на «грубый домотканый холст дружелюбия» он начинает испытывать «превратную и необъяснимую радость от вынужденной своей неволи».
Это детерминистическое пресечение вопиющих отношений (инцест, педофилия) не может не разочаровать читателей, которые, подобно Питеру Кэмерону, знают, в каком комическом и бытовом ключе представили гомосексуальность последующие поколения писателей: Кэмерон объясняет эту неудовлетворительную развязку тем, что автор навел тень на плетень из-за самоцензуры. «Орхидейная трилогия» мигрирует между эпохами, по всей видимости разъединенными историческим процессом (сделавшим Брука писателем «не ко времени», реликтом двадцатых годов XX столетия). Значительную роль в этом сохранении ценностей сыграло творчество Генри Уильямсона и, в особенности, его «роман-река» «Хроника одной семьи» (1951-69), в котором авторитарная политика, рожденная в окопном сообществе, сублимируется за счет описания природы и попыток преодолеть упадок сельскохозяйственной экономики.
Описание картины «Солдаты на привале»
О своей военной службе в Италии Брук писал: «Здесь, как и в Африке, цветы были сродни тем, что растут в Северной Европе и напомнили мне о родине». Антропоморфность клубней (напоминающих крупную мошонку) в случае этого гибрида подчеркивается рельефным розовым лабеллумом в форме пряничного человечка («шотландский воин» из стихотворения «Калифорния»). Брук жестко сцепляет извращенное воображение отрочества и разочарования зрелости (подспудно сталкиваемые друг с другом в «Орхидейной трилогии») в своего рода войне поколений: «сексуальная анормальность, которая в юности еще может казаться сносной незадачей, для человека средних лет — гораздо более серьезная проблема». В «Козле отпущения» сексуальное пробуждение предстает как вторжение военизированного пейзажа, который, перестав быть просто фантазией из детской игры, материализуется в виде источника подстрекательских импульсивных желаний.
Однако в недавно разработанной армией концепции «перехода к сохранению окружающей среды» стрельбища представлены как охраняемая природная зона, наподобие заповедника. То, что Ливия — «нетронутая страна», к тому времени уже стало трюизмом, а вот недружелюбность Кента звучит более загадочно — до тех пор, пока мы не изучим роль, которую в творчестве Брука играло присутствие реальных и вымышленных солдат.
Возвращение Лэнгриша в материнский дом — последний акт сопротивления внешней власти. Действовавшие между войнами группировки «деревенщиков», наподобие Уэссекской ассоциации сельскохозяйственной обороны, «Английской тайны» и даже Почвенной ассоциации, своими идеологическими корнями уходили в фашизм и воинствующую патриархальность. Это не столько случай индивидуума, подпадающего под власть общественного пространства (поскольку картографическое представление Британии исторически явилось в первую очередь военным проектом), а военной жизни, внедрившейся в субъективную, личную топографию. Но оказывается, что и его прошлое тоже исчезло: дом словно бы пережил годы запустения, оставившие «полусгнившее месиво» ужина, некогда приготовленного для него матерью и ее полуразложившийся труп.
Василий Григорьевич Перов был страстным охотником и тема охоты привлекала его на протяжении всей его творческой деятельности (Рыболов, 1871 Ботаник, 1874 Голубятник, 1874 Рыбная ловля, 1878, Птицелов, 1879 и др. ). По мере приближения дня записи противоречивые желания наполняют его то страхом, как перед походом в школу, то возбуждением, «сравнимым со смутным брожением сексуальности у подростка». Подвижные игры позволяют детям физически окрепнуть, стать сильными и выносливыми.
Проникая в остаточно военизированный пейзаж, он безвозвратно попадает в мир хаки. Номинальный символизм искупления греха (Дункан — ритуальная жертва, Джеральд — козел отпущения) предполагает, что в определенном смысле племянник выступает дяде отцом. Страна, разоренная на пути следования к Москве, тяжко мстила за свое разорение теперь на возвратной дороге.
Сочинение по картине Непринцева Юрия «Отдых после боя»
Однако психологическое воздействие этих мест имеет свою особенность: в южных пейзажах «не было и тени той загадочности, того намека на потустороннее, что таится повсюду в английском сельском ландшафте». Это «рассеивание», сродни нарушению проприоцепции, выражается в утечке его четко определенной самости в непостижимый внешний мир: «словно бы отдельные части его самого оказались разбросаны по периметру постепенно растущего круга». Вторая (3 картины), называемая «Старый партизан», рассказывают о партизанской войне. Нет сомнения, что именно под этим героем, подразумевается образ Василия Теркина, которого художник так хотел воплотить в своем произведение.
Несмотря на протесты Брука, роман был назван «кафкианским». И не было покоя, целую ночь тревожил спящих тяжелый страшный кошмар. Для главного героя, Филиппа Мэддисона, «уничтожение ландшафта по соседству с Лондоном» — менее двусмысленное нарушение непрерывности его жизни, чем Первая мировая война.
Вернувшись в «гимнастический зал» в Римском Лагере, расположенный на холмах над Глэмбером, Лэнгриш находит там только какого-то бродягу. Такая незакрепленность в пространстве оказывается одновременно и следствием и характеристикой его окружения: «он ощутил, как сама сельская местность словно бы незримо, неописуемо на него давит В то же время очертания пейзажа приняли странно нереальный вид, будто он видел их сквозь искажающую линзу или на плохой фотографии». Они вооружены автоматами, рядом в лесочке притаилась рота танков. Извращенность эстетического удовольствия от армейской службы во время войны и после нее объясняется деликатными, весьма завуалированными признаниями о тяге к военным, сопровождавшей его юность.
Для Дункана, единственного сына вдовы, своеобразный ритуал перехода к юности является логическим завершением детских увлечений ботаникой, фейерверками, «заяцехвостыми солдатами в кустах». Звук далекого горна напоминает ему о давних бесплодных поисках постоялого двора «Пес» в Клэмберкрауне. Василий Тёркин. Это чувство причастности охватывает его в «нехорошем месте» — на окаймленной лесами пустоши под названием «Калифорния», чья пугающая загадочность почти до смехотворного усугублена присутствием дольмена (отзвук Стоунхеджа Гарди в «Тесс»), куч дохлых крыс, останков овцы с копошащимися в них червями и вонючей чемерицы.
В продолжение рассказа «Армейские коновалы», где Макларен-Росс как нельзя лучше изобразил бесчеловечную атмосферу бюрократии и идиотизма, на которую обречен тот, кто некогда был личностью, а теперь является солдатом, Лэнгришу отказывают в медицинской помощи, так как «армия больше не признает психотерапию». В «Знаке обнаженного меча» название местности пробуждает «смутное воспоминание детства», обозначающее не что-то определенное, вроде поселения людей, а «некий участок лесистой местности, без установленных границ». Художник Непринцев Юрий восхитился образом Василия Тёркина – героя знаменитой поэмы Александра Твардовского и написал картину – Отдых после боя. Игра расширяет познания ребенка о себе и о мире.
Советское пехотное отделение на привале
На картине изображены три охотника на отдыхе. Оставшись сиротой в тринадцать лет, Дункан Кэмерон переселяется из «скругленного и безупречного мира» детства, проведенного в западном графстве, в Кент, чья «мужественная жесткость» усугубляется «по-мужски аскетичной» фермой его дяди Джеральда. В «Орхидейной трилогии» ощущения описаны без соблюдения хронологии: они не только напоминают об утерянном прошлом, но и символизируют коренные конфликты в жизни взрослого человека. Истории из сборника Джулиана Макларена-Росса «К пайку в довесок» (1944)— занимательные и язвительные рассказы современника о зачисленных в армию гражданских, попавших в ловушку предписаний, составленных автономным и полновластным военным режимом.
Война это страшное событие, которое оставило огромный отпечаток на Советских людях. «Безмятежное счастье» Лэнгриша, когда, «волевой и целеустремленный», он ощущает, как прошлое сливается с будущим в «этом жизненном миге», граничит с пародией на современную Бруку беллетристику о войне — такую, как «За гранью страха» Джека Линдсея (1943) с его одобрением насилия и насильственной смерти. Глядя, как солдаты «в обтягивающих фуфайках» бегут кросс, Дункан испытывает «чувство удовлетворения», осознавая, что они «уже не странная фауна чужой страны, а сожители, товарищи в том мире, к которому он сам теперь безвозвратно принадлежал: нелегкому для жизни, но уже не враждебному миру, территории солдат».
Взрослому Лэнгришу эта «загадочная местность» предстает уже как «ориентир для маневров» в нечаянно подслушанном разговоре об армейских делах. Сам Верещагин делил её на 2 части. Их «аборигенное» происхождение получает иную трактовку. Подобно О. militaris, эти таинственные силы ускользают от его попыток их обнаружить. На картине изображен привал солдат после боя.
Только автор картины показывает не ту страшную сторону войны, а другую, бытовую. Обнесенная оградой землянка, которую Лэнгриш исследует из чувства «давнего любопытства», оборачивается туннелем, выходящим на территорию, где царит военное положение. Отступление, бегство» (все 1887 – 1895 гг. ), «Перед Москвой в ожидании депутации бояр» (1891 – 1892), «В Петровском дворце», «Возвращение из Петровского дворца» (обе – 1895 г. ), «Зарево Замоскворечья», «Ночной привал Великой армии» (обе – 1896 – 1897 гг. ), «Наполеон на Бородинских высотах» (1897 г. ), «Поджигатели» (1897 – 1898 гг. ), «Конец Бородинского боя», «Сквозь пожар», «Наполеон и Лористон», «На морозе» (все – 1899 – 1900 гг. ). Арчер его покидает (власть, которую он ненавидит, но которой вынужден подчиняться, не желает его признавать) и это усугубляет процесс, в ходе которого таинственное чрезвычайное положение начинает субъективно им восприниматься как возможность спастись от ощущения распада.
В произведение, так же имеет некоторое значение, второстепенный план. На поверхностный взгляд, «Знак обнаженного меча» напоминает произведения своего времени, полные озабоченности ненадежной участью индивидуализма в обществе, где военное положение или приход военных к власти становятся обычным делом, как в «Аэродроме» Уорнера (1941) или «1984» Оруэлла (1948). Так никому и не послужившие оборонительные позиции, оставшиеся со времен недавней войны, символизируют «некое странное ожидание, словно их покинутость — лишь временное явление». Главное из мест, «не отмеченных на подробной карте», — это Клэмберкраун, отрезок холмистой территории, в мемуарах Брука предстающий как terra incognita на эгоцентричной когнитивной карте расширяющегося мира его детства. Рассказ Райта о захвате бронетанковыми войсками дорсетской деревни Тайнэм (к востоку от разрушенной деревни Лулворс Коув, упомянутой Форстером), так и не отмененном со времен Второй мировой войны, выявляет запутанный характер культурного устройства национального наследия. Бруковская метафора «холодной войны» применительно к утраченному раю детства — типичный прием скептического низведения общественных событий до статуса частных оправданий. Однако мужчины, которых описал Принс, купались в Северном море, неподалеку от Скарборо.
Повторяющееся изображение солдата как объекта гомосексуального желания у Брука создает пейзаж одновременно и необычный и знакомый, обязанный своим подрывным характером не только эротическому подтексту, но и в значительной степени тому, как национальные военные идеологии обретают буквальный смысл. Снова оказавшись на следующее утро в городе и обнаружив пропажу бумажника, Лэнгриш вспоминает эту встречу — «грубоватое добродушие бродяги, предложенные им «какава» и постель, внезапно зародившееся доверие и краткая, мимолетная приязнь», — сравнивая ее с «преждевременным цветком, увядшим в бутоне». Но, представляя солдат как местную фауну, Брук предлагает пищу для раздумий, когда рисует провинцию, воплотившую собой бремя милитаристской идеологии, якобы чуждой современной Англии, «традиционно» воевавшей за границей. Картины: «Не замай – дай подойти. », «С оружием в руках – расстрелять. », «В штыки. Плоть Лэнгриша изменилась тоже: теперь он помечен татуировкой — изображением «ужасной змеи с ядовитыми зубами, обвившей обнаженный меч». Смысл происходящего шире, чем просто использование Бруком темы армии (мужского сообщества, одобряемого на культурном и официальном уровне), чтобы обеспечить прикрытие для истории, посвященной кризису сексуальной идентичности или чем объяснение психического срыва героя политической патологией (добровольное подчинение невротика воинствующему авторитаризму).
Перенося сексуальную притягательность оденовских солдат, что «толпятся в пабах, прелестно одеты» (в соседнем с Фолкстоуном Дувре, сомнительном и опасном), в декорации английского сельского детства, Брук в своей прозе подразумевает комплексные взаимоотношения между идеями английского пейзажа и фантазиями о военных. Знаменитый образ Родины, перенесенной в чужую землю из сонета Руперта Брука «Солдат»: «В каком — нибудь углу чужого поля — вовеки Альбион отныне» перевернут с ног на голову. Орхидея, называемая «военной» или «солдатская мошонка» по обозначению в «Травнике» Джерарда изданном в 1597 году, — это символ семенников. А вот ниша, которую они занимают в экологии Кента, подспудно грозит превратить английскую природу в военизированную зону обитания, одновременно притягательную и внушающую ужас.
Однако кумулятивный эффект этого преломления современной военной истории через сохранившиеся в воспоминаниях сельские пейзажи детства странным образом напоминает нам о той легкости, с которой английская литература обратила память о войне в пасторали. Надеялись, что он то сумеет вывести их из этого сурового края.
Дурные вести из Франции», «На большой дороге. Победа над фашистами достигалась именно героизмом, а где-то и страданиями людей. Одна мысль едва мелькала в голове: «Император. ». Его внутренние запреты находят свое отражение в неуловимости конспираторов.
Для Патрика Райта это «сходство между активистской деятельностью «зеленого» толка и военной властью» — признак четкого разрыва с «культурной и не признающей статистов оценкой английской сельской жизни», процветавшей в 1930-е годы.
Самая знаменитая фотография солдата ВОВ
Ура, ура. », «В Кремле пожар», «В Успенском соборе», «Маршал Даву в Чудовом монастыре», «В Городне – пробиваться или отступать. », «На этапе. Елена Анатольевна Бойко. Страшная дезорганизация, начавшаяся еще во время стоянки армии в Москве, теперь принесла свои плоды. После он был командиром взвода пехоты, который охранял одну из дивизий артиллерии.
Большинство участников выставки стремятся сохранить черты «большого стиля» русского искусства второй половины ХIХ-ХХ веков, в котором сочетаются черты высокого нарратива с умением создавать яркие национальные образы (типические характеры в типических обстоятельствах). Цикл включает 20 картин, а также этюды, рисунки и незаконченные композиции. Такое стечение обстоятельств позволило ему сохранить свою жизнь и свой талант. Ночь, непроглядная зимняя ночь скрыла под своим покровом всю окрестность. «Еле слышный, щемящий напев горна», совпадающий с замыканием кольца инициации, обозначает, что Джеральда настиг кризис личности, схожий с тем, что охватил Дункана в его новом окружении.
Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Арчер возвращается к дому Лэнгришей с новостями о том, что «те наступают» и устроили свой штаб в старом клэмберкраунском пабе. Идти дальше было бы слепым безумием. Когда Алун Льюис спустя два года после Дюнкерка посетовал на «пасторальную английскую армию», он таким образом выразил пренебрежение к сидячей и не проникнутой военным духом гарнизонной службе.
Попытки влиться во все более неуловимую армию Арчера в конце концов предстают Лэнгришу упущенной возможностью сбежать от «тусклого и ограниченного существования». В «Козле отпущения» потайные места лежат на кромке перехода от гражданской жизни к военной и Кент превращается в некое эротизированное пограничное царство. На полотне изображены трое охотников, расположившихся на привале и ведущих между собой беседу. «Козел отпущения» сводит воедино эти распределенные во времени переживания, чтобы вызвать непосредственную конфронтацию между либидо и подавлением чувств.
Театрализованная постановка «На привале» Видео
О. militaris символизирует не мир, канувший в Лету, а одну из относящихся к эпохе детства «репетиций, незавершенных или бесплодных попыток пережить все взаправду», что Бруку станет понятно во время его армейской службы в сороковые годы. «Врожденная нерешительность» Лэнгриша исчезает, как только завершается его инициация в этот коллектив. По жестам и мимике, становиться ясно, что солдат чем то развлекает остальных, практически каждый персонаж, устремляет свой взгляд на Василия. Слева, вероятно, опытный охотник из оскудевших дворян с увлечением и страстью рассказывающий о своих «подвигах». Лэнгриш, готовый дать отпор военным, желающим его арестовать, стреляет в своего вербовщика.
Стихотворение Томаса «Когда латунь уздечки», где описывается плачевное — как следствие войны — положение английского земледелия, символично восприятием войны именно у себя дома, связанным с полным переосмыслением иронических традиций литературы.
