Картина Едоки Картофеля
Ван Гог считал картину Едоки картофеля лучшим своим произведением. Картина Винсента ван Гога Едоки картофеля: описание, биография художника, отзывы покупателей, другие работы автора. Картина «Едоки картофеля» является одним из самых известных произведений Ван Гога. Так вот, картина Едоки картофеля была создана ровно посередине этого пути.
Сам автор чрезмерно гордился «Едоками картофеля» и считал картину своим первым шедевром. На картине «Едоки картофеля», кажется, что свет от керосиновой лампы не только не освещает изможденные и угнетенные лица крестьян, а наоборот, усиливает тоскливую атмосферу, а то и вообще, растворяется в убогом жилище. Сюжет фантастической повести Севера Гансовского «Винсент Ван Гог» и фильма «Визит к Ван Гогу» снятого по её мотивам построен вокруг кражи «Едоков картофеля» путешественником во времени, позже раскаявшимся и вернувшим картину. Едоки картофеля — была картиной начинающего художника Ван Гога.
Описание картины Ван Гога Едоки картофеля
Винсент будет писать картины. Он отождествляет себя с ними. Ее поместили в утрехтскую клинику. Творчество Милле еще и сегодня серьезно недооценивают. Среди жителей Нюэнена он был белой вороной.
Он качал головой: «Эти болваны из Нюэнена, видя, как я брожу по вересковой пустоши, говорят, что я спятил, но меня это не трогает». Впрочем, разве речь идет о продаже картин, о деньгах, о каких-то обидах. До этого еще очень далеко. Но в глубине души – да, он не отрицает – все это ему, в общем, «довольно безразлично» и он «готов к тому», что, возможно, «не добьется никакого непосредственного результата».
Картина "Едоки картофеля", Винсент Ван Гог, 1885 – описание
Милле и тут указал ему путь, тот самый Милле, который говорил: «Коль скоро я хожу в деревянных башмаках, я все вынесу». Лев Толстой говорил там, что между классами современного общества – зияющая пропасть жизнь господская, с науками искусствами, «влюбленьями», как бы вовсе не существует для крестьян, а господам жизнь крестьян, с ее трудами и со всеми ее интересами, представляется удручающе однообразной и темной. Особенностью крестьянской психики Ван Гог считал очеловечивание вещей. Таков закон внезапного контраста, который отчасти уже широко использовал Делакруа. Ван Раппард писал прядильщиц, этюды женских голов, Винсент — «аллею тополей с желтыми осенними листьями, где солнце кладет на землю среди опавшей листвы ослепительные пятна, чередующиеся с тенью, отбрасываемой стволами деревьев». Братская привязанность Тео.
Художник, стоя у холста, не отгораживается от своих моделей. Ван Гог не сомневался, что, даже и темная, она все-таки здоровее и достойнее господской. Мысль его ежеминутно возвращалась к ним. Художник должен быть художником и ничем больше». В то лето 1885 года, когда, работая в поле, среди крестьян, Винсент был занят «прямо или косвенно величайшей из проблем – цветом» инстинкт его был подобен реке ищущей свое русло, путь, по которому в будущем потекут ее воды.
Описание картины «Едоки картофеля»
Разве может их дочь выйти замуж за этого «пачкуна», за неудачника оборванца. Отныне всякий раз, когда он хочет написать картину, он избирает отправной точкой определенный цвет и тогда, говорит он, «я абсолютно отчетливо вижу, что должно получиться». Рисунки Ван Гога боринажского периода почти все потеряны.
Бесконечно сурова в этом мире природа, которая ничего не дарит, у которой день за днем надо все вырывать силой в жестокой борьбе. Он качал головой: «Эти болваны из Нюэнена, видя, как я брожу по вересковой пустоши, говорят, что я спятил, но меня это не трогает». Все это только на пользу.
Ван Гог: описание картины «Едоки картофеля»
Подобное заявление, право, способно обескуражить кого угодно. Женщина, воспылавшая к нему нежным чувством, – это было нечто новое для Ван Гога. Sorrow is better than joy. Главное – эти груды листьев табачного цвета, я во что бы то ни стало хотел придать им нужную форму, цвет и тон. Он с готовностью ответил на ее любовь вдвоем они стали строить планы женитьбы.
Это так но не нужно смешивать предмет изображения с предметом любви, – то, что художник истинно любит, определяет собой его «как», его подход к любому предмету. В траурных церемониях, последовавших за кончиной отца, Винсент не принимал почти никакого участия. Повторяю, я вынужден просить Вас об этом. Подавленный печалью этого края, он, как никогда, страшился своей участи. Нет. В этом большом поселке, насчитывавшем около двух тысяч жителей, было совсем немного протестантов, едва ли более сотни, но «славный пастор» снискал всеобщее расположение, как некогда в Зюндерте и Эттене. «Надо радоваться, когда у тебя есть еда и питье, крыша над головой и одежда, короче надо удовлетворяться тем, чем располагают крестьяне».
Он сделал также много эскизов – вариантов общей композиции, – и в мае 1885 года «Едоки картофеля» были закончены. Но понимает ли Ван Раппард смысл всех его исканий. Брата Тео, приехавшего на похороны, Винсент настойчиво убеждал взять его с собой в Париж.
Трусливая недоверчивость, отличающая обитателей маленьких городков, да его собственные вспышки гнева и резкие суждения отдалили от него решительно всех. Освободив крестьянские сцены от некоторых характерных деталей, создатель «Вечерней молитвы» Наверно, это одна из самых слабых, хотя и самая знаменитая картина Милле. «Я вполне представляю себе, что придет день, когда композиция также будет даваться мне с легкостью», — писал Винсент брату Тео Он весь захвачен сознанием того, что надо спешить.
«У Хальса по меньшей мере двадцать семь черных тонов». Можно ли с уверенностью сказать, что это было именно так.
Тео показал одному парижскому торговцу картинами, по фамилии Портье, несколько этюдов брата и Винсент поспешил «за один день, на память» изготовить для Портье литографию с картины «Едоки картофеля» в ее тогдашнем варианте. Изображение пятерых усталых людей, которые при тусклом свете керосиновой лампы едят свой скудный ужин «теми же руками, которыми они копали землю» исполнено своеобразного величия: хочется назвать эту сцену не ужином, а трапезой. Инстинкт вел его вперед с поистине волшебной безошибочностью. Большую часть картин приобрел бредский портной господин Маувен. Когда он приходил, то обычно ссорился с отцом. Изучение цвета и поиски в этом направлении привели и Винсента к вопросам, которые волновали художников светлой палитры, в ту пору дававших генеральный бой своим противникам. – к любым лишениям.
Едоки картофеля – 1885 Ван Гог – картины
Они страдают, радуются, ненавидят. Дом стоял в саду, среди деревьев. Как-то раз Шарль Блан сказал Делакруа, что «великие колористы — это те, кто не передает локального цвета» и Делакруа поспешил развить его мысль. Неточности, а подчас и огрехи.
Куда он шел. Это не античность, а ренессанс – сказал Делакруа. Винсент с первых же слов затронул здесь самую суть вопроса. Видит бог, неустанно повторял он, ведь он не злоупотребляет помощью Тео.
Чего он добивался. В Нюэнене Винсент почти ни с кем не поддерживал отношений. Он жаждал проповедовать, мечтал нести людям слово Божье, после миссионерской школы он буквально вынудил церковное начальство послать его в нищий шахтерский Боринаж.
Винсент Ван Гог – Едоки картофеля
— представить его как нечто абсолютно естественное. Винсент хотел, чтобы зрителям казалось, будто крестьянин на его картине «написан землей, которую он засевает». Он даже сказал ему об этом.
В конце концов, если уж Винсенту так приспичило быть художником, пусть рисует и продаёт картины, пусть забудет свои бредни о «настоящем» искусстве. Затем, скопировав полотна, он вернет их Винсенту. Винсент ощупью продвигался вперед. Винсент знает: только ожесточенным трудом, только исступленным горением и страстностью добьется он в более или менее отдаленном будущем желанной быстроты в работе. В мае, на радость Винсенту, к нему приехал Ван Раппард. Но в глубине души — да, он не отрицает — все это ему, в общем, «довольно безразлично» и он «готов к тому», что, возможно, «не добьется никакого непосредственного результата».
Описание картины Винсента ван Гога «Едоки картофеля»
Отсюда вывод: «Львы — не обезьяны, они не подражают друг другу». Но куда. Он довольствуется самой малостью – тем, что абсолютно необходимо для жизни. Здесь никак нельзя прибегать к привычным приемам. Оставшись без моделей, Винсент начал писать натюрморты.
Sorrow is better than joy. «Всю зиму, — победоносно сообщал он Тео, — я не выпускал из рук нить этой ткани, решая, каким будет ее окончательный рисунок и, если теперь эта ткань превратилась в шершавую, грубую материю, нити из которых она соткана, все же подобраны тщательно и согласно определенным правилам Пусть тот, кто предпочитает видеть крестьян, написанных розовой водой, отвернется от моей работы» Посылая Тео свою картину, Винсент просил показать ее Дюран-Рюелю, торговцу, покупавшему работы импрессионистов. Наперекор традиции Ван Гог лишает трапезу какой-либо священной окраски. «Как-никак мы пришли в этот мир не для того, чтобы наслаждаться жизнью и не обязательно нам жить лучше других».
«Цвет сам по себе что-то выражает, от этого никуда не уйдешь и надо это использовать все, что прекрасно, воистину прекрасно, непременно также правдиво», – писал он Тео, провозглашая мысли, от которых не отказались бы даже гностики. По фасаду вился плющ. С восхищением и страхом смотрел художник на Винсента, человека, беззаветно преданного искусству, который питался одним лишь хлебом и сыром («Это не портится в дороге», – шутил Винсент) и, вечно голодный, готовился и впредь жить в нищете. Винсент стал мастером своего дела. Разве они не наглядное олицетворение, глубоко поэтический символ семейного очага.
«Никогда еще не было в моей жизни года, который начинался бы так мрачно», — писал Винсент в начале января. «Надо радоваться, когда у тебя есть еда и питье, крыша над головой и одежда, короче надо удовлетворяться тем, чем располагают крестьяне». Конечно, его работам присуще множество недостатков, он отнюдь не склонен это отрицать. То же относится к синему и желтому.
Ван Гог Винсент «Едоки картофеля»
Да что там. О нем все время ходили сплетни, недобрые толки. Художник, стоя у холста, не отгораживается от своих моделей. На протяжении всего лета, продолжая свой страстный спор с Ван Раппардом, он повторял в каждом письме: «Что до меня, то мой удел – неприкрытая нищета. Вот почему можно говорить о взаимосвязи между цветами. Только в труде его раненая душа забывала о жизненной пытке.
И господствующий колорит у Ван Гога иной: серо-зеленый, с глубокими голубыми тенями. «Моя палитра оттаяла, – констатировал он. Было другое, что мешало ему остаться навсегда среди крестьян. Но ты все равно покажи ее ему – он должен видеть, что мы упорно идем к своей цели».
Картина Едоки картофеля Винсента ван Гога
Не будь этого, я, вне всякого сомнения, предпочел бы сохранить свои этюды и не согласился бы их продавать. «За окном пасмурно, – пишет он, – поля усеяны черными глыбами земли, между которыми пятнами лежит снег, часто один за другим следуют дни, когда видишь только туман да грязь, по утрам и по вечерам – багровое солнце, ворон, сухую траву и увядшую гниющую зелень, черные рощи и ветви тополей и ив, вздыбленные на фоне хмурого неба, словно колючая проволока». Он стушевался и, надо сказать, без особого труда. Правда, время от времени Винсент отпивал глоток коньяка из фляги, которую всегда брал с собой в свои походы и, не переставая, курил. Она никоим образом – точнее, почти никоим образом – не отвлекла Винсента от его исканий.
Однако на протяжении пяти лет тот был, по существу, его единственным другом и опорой и вскоре Винсент ощутил потребность, как он сам выразился, «поставить точки над i». В поисках сюжетов для картин они вместе бродили по окрестностям. Ван Гога очень волновала эта тема.
Кругом все черным-черно. И хотя называли его вангоговским кабинетом, висела там только одна маленькая картиночка известного художника – подготовительный этюд к картине Едоки картофеля: тёмная, мутная клякса, жирные линии, закрученные углем в осыпающуюся спираль, подобия лиц, глаз и носов, ничего толком не разберешь Разочарованные посетители недоумённо пожимали плечами: угольная клякса издали напоминающая трещину в небе, почерневшую, обуглившуюся молнию (и только позже, если приглядеться из мрака начинали проступать осторожные фигуры людей их перекрученные бедностью бледностью лица), не пробуждала воспоминаний, не требовала отождествлений, не искала человеческого сочувствия». Оставшиеся картины он погрузил на тележку и повез по дорогам и в конечном счете распродал их по десять центов за штуку.
Самой главной работой Ван Гога в Нюэнене была картина «Едоки картофеля» (с большим количеством подготовительных и сопутствующих этюдов) – ужин крестьян в хижине. И он шел вперед гигантскими шагами. Повинуясь первому побуждению, он вернул Ван Раппарду его письмо «с почтительным приветом». Искусство, к которому его влечет, – это субъективное искусство экспрессивного толка. Холст, если так можно выразиться, отстранял художника от его моделей.
Однако на протяжении пяти лет тот был, по существу, его единственным другом и опорой и вскоре Винсент ощутил потребность, как он сам выразился, «поставить точки над i». (Это была его судьба — во всем повиноваться только личной, внутренней логике). Он уезжает из дома, «в мир», доказывать свою правоту. Пусть даже он найдет ее плохой. «Хочу верить, – вскоре после этого писал Винсент, – что с каждым днем мои этюды все больше будут радовать тебя Теперь я совсем не могу терять время», – писал он, окончательно порвав с родными, готовый отныне во всем подчиняться Тео, на которого полностью переложил заботу о своем материальном обеспечении, готовый – какая важность.
Сразу же после приезда в Нюэнен Винсент понял, как непоправим его разлад с родными. Но делать ему на ней больше нечего. Винсент вспоминал слова Херкомера, которые тот произнес, открывая свою школу живописи: «Мне важно выпестовать индивидуальные таланты, а не воспитать последователей доктрины Херкомера». Он почти не выходил из музея, без устали разглядывая картины великих мастеров. Это одна фигура, один организм.
Ван Гог, Едоки картофеля: описание
В октябре Винсент целую неделю писал натюрморты в доме Германса используя в качестве моделей «самые красивые вещи» из его коллекции. вы можете запросить все в системе с коробкой. Очеловечивание вещей он поставил во главу угла в своей работе.
Вот так и родилась великолепная картина «Едоки картофеля». «Здесь я только писал и писал без устали, чтобы научиться писать». Повинуясь первому побуждению, он вернул Ван Раппарду его письмо «с почтительным приветом». Ни в коем случае.
Картина «Едоки картофеля» —настоящая крестьянская картина
И вот, после нескольких лет бесплодной борьбы, Ван Гог возвратился в семью. Все в этом мире эфемерно, преходяще и недолговечно. «Тот, кто хочет совершить что-либо доброе или полезное, не должен рассчитывать на всеобщее одобрение или похвалу, ни даже этого желать, напротив, ему следует ожидать сочувствия и поддержки лишь со стороны редких людей, наделенных благородным сердцем» – эту фразу Ренана, которую Винсент по памяти приводит в письме к Тео, он никогда не забывает. Как-то раз Шарль Блан сказал Делакруа, что «великие колористы – это те, кто не передает локального цвета» и Делакруа поспешил развить его мысль.
Подобное заявление, право, способно обескуражить кого угодно. Но понимает ли Ван Раппард смысл всех его исканий. Но еще больше удивило кожевника то, что он никак не мог забыть холсты и рисунки Ван Гога.
Повторяю, я вынужден просить Вас об этом. Послушайте, дружище, вещь эта довольно хороша, но она сделана с линии, а античные художники шли от объемов (от массы или ядра). Техника – не риторика, она должна выражать личность художника.
Возможно, я даже покину свою мастерскую и поселюсь в какой-нибудь хижине, чтобы уже не слышать и не видеть тех, кто именует себя «культурными людьми»». Мгновение, которое проходит, уже ушло от тебя навсегда. Может быть, вернуться в Дренте.
Винсент неизменно старался убедить в этом брата и самого себя. Винсент не поладил также с новым пастором, пришедшим на смену его отцу.
Источник света в «Едоках картофеля» предельно прозаичен и подчеркнут. Может быть, на этот раз Винсент и вправду поверил, что пришел конец его одиночеству. Вот чего он стремился достичь в своей картине «Едоки картофеля», выдержанной в бурых и зеленоватых тонах, которую он неустанно писал и переписывал, преображая изменяя зримую реальность с тем, чтобы полнее передать ее сущность, как он ее видел и в особенности как он ее ощущал. С тех пор Винсент часто виделся с Керссемакерсом. Никогда еще он не был озабочен таким множеством технических вопросов.
Разве может их дочь выйти замуж за этого «пачкуна», за неудачника оборванца. Отныне Винсент будет жить только живописью и для живописи. Защищаясь от подобных ударов, я полностью отгораживаюсь от всех, так что теперь буквально ни с кем больше не вижусь, кроме крестьян, с которыми непосредственно имею дело, которых пишу. «Старые мастера пользовались подобной штукой. «Но это трудно осуществить».
«Едоки картофеля» — это прощание с родиной исполненное горечи и поэзии. История с Марго никак, точнее, почти никак не отразилась на его работе. Теперь Винсент одерживал один успех за другим. Среди жителей Нюэнена он был белой вороной.
Напишите отзыв о статье Едоки картофеля
«Даже если ему не понравились мои рисунки, все равно покажи ему эту картину. В первой книге его особенно поразила следующая, весьма характерная история. Эта утрата, по существу, завершила долгий период в жизни Винсента. Винсент отказался от своей доли наследства поскольку в последние годы он был в серьезном разладе с отцом, заявил он, он не станет «ни предъявлять своих прав, ни даже притязать на то, что некогда ему принадлежало».
Семейные беды еще больше сблизили братьев. Его органически отталкивало все связанное с «высшим обществом», с гостиными, нарядными дамами изысканными манерами, «лакированными ботинками» и так же органически притягивали все атрибуты жизни низших классов, «людей в деревянных башмаках». Шахтеры любили его, но считали чужим.
В декабре 1883 года в небольшой брабантский (Брабант – провинция в Голландии) городок Нюэнен приехал ещё нестарый, но уже изрядно помятый жизнью человек. Неизменно угрюмый, он лишь ненадолго заходил в пасторский дом. Уставшие (крестьяне вообще редко едят отдохнувшими), они безрадостно, но и спокойно поедают свой бедный ужин, ведя неспешный разговор.
«Будь у него много таких же прекрасных вещей, как лист, который я недавно обнаружил — Пять возрастов пьяницы или фигура старика под каштаном, о которой я недавно тебе рассказывал, — право, нам всем следовало бы пойти к нему на выучку», — писал он Тео в конце 1882 года. Подобная концепция красоты абсолютно чужда Винсенту. Пусть даже он найдет ее плохой.
Отрывок, характеризующий Едоки картофеля
Как знать – может быть, в Антверпене ему даже удастся продать какие-нибудь из своих работ. «Спорить с ними бесполезно», — писал он Тео, вынужденному выслушивать жалобы обеих сторон, так как родители также сетовали: «Винсент с каждым днем становится нам все более чужим. В этом большом поселке, насчитывавшем около двух тысяч жителей, было совсем немного протестантов, едва ли более сотни, но «славный пастор» снискал всеобщее расположение, как некогда в Зюндерте и Эттене. Он с готовностью ответил на ее любовь вдвоем они стали строить планы женитьбы. Техника — не риторика, она должна выражать личность художника. Жители поселка смеялись при одном появлении «пачкуна», этого неудачника, который без зазрения совести жил на средства своих родных. Целыми днями он пропадает в окрестностях или у соседей, смешивает и смешивает свои краски, рисует свои размытые угловатые рисунки, а домой приходит только к обеду, который проходит в угрюмой обстановке всеобщего недовольства.
Винсент сердился, мечтал как можно скорее убраться отсюда. Своим величайшим учителем, «самым современным из художников», он по-прежнему считал Милле: «Милле — это отец Милле иными словами советник и наставник молодых художников во всех областях». Теперь его волновали важные технические проблемы. «Я был бы в отчаянии, – уверяет он, – будь мои фигуры хороши Я не хочу, чтобы они были академически правильны Если сфотографировать человека, который копает землю, то на снимке он не будет копать».
На одном из последних холстов Винсента – натюрморте – изображены в символическом соседстве Библия, раскрытая на 53й главе книги пророка Исайи и «Радость жизни», роман Золя, вышедший всего год назад. В доме воцарилась гнетущая атмосфера, натянутость отношений усугублялась еще и религиозными разногласиями. Никогда еще он не был озабочен таким множеством технических вопросов. К тому времени он уже постиг многие тайны мастерства и убежденно провозглашал свое кредо.
Однако сын его неприятно поразил жителей Нюэнена. Но не тут-то было. Винсент сердился, мечтал как можно скорее убраться отсюда.
– Возьмите, к примеру, этот тон (он показал пальцем на серую, грязную мостовую) так вот, если бы Паоло Веронезе сказали: Напишите белокурую красавицу с телом такого тона, он написал бы ее и на его картине женщина и впрямь была бы белокурой красавицей». Личность художника жаждет раздвинуть свои границы через нечто «другое», находящееся вне его «я», но ему созвучное.
Никогда. В Нюэнене Винсент почти ни с кем не поддерживал отношений.
- Человечность искусства Ван Гога
- Художественно-исторический музей Арт-Рисунок
- Словари и энциклопедии на Академике
Винсент продолжал писать – натюрморты, птичьи гнезда, кое-какие пейзажи. Кюре принял все меры для того, чтобы изгнать Винсента из Нюэнена и запретил своим прихожанам позировать художнику. Вчера я именно так подшутил над почтенным собратом моего отца. Землистые, темные тона «Едоков картофеля» вовсе не заслуживают пренебрежения, с каким о них иногда отзываются.
Он не отличался от них одеждой и образом жизни, но внутренне оставался самим собой. И она выполнила свое намерение, не сумев, однако, себя убить. Неточности, а подчас и огрехи. Неординарность Гога пугает горожан до такой степени, что в марте 1889 года горожане пишут прошение освободить город от «рыжего безумца». Как ни сложна диалектика содержания и формы в искусстве, большое заблуждение думать, что в искусстве «как» важнее, чем «что». Несмотря на все мои недостатки, сбить меня с толку не так легко, как некоторые воображают.
Скудость вещи — непременное условие ее одушевленности. Теперь живопись открылась Винсенту во всем великолепии. «Пусть Ваше искусство освещает путь людям, в этом, как я полагаю, состоит долг каждого художника», — писал он Ван Раппарду. И Винсент снова остался один. В мае Винсент завершил свою картину. Произошел давно назревавший его разрыв с семьей. Ван Гогу крестьяне казались куда интереснее, например, ткачей, а их труд, прикасающийся к самым недрам истокам жизни, – полным глубокого смысла.
Напротив, вплоть до самого последнего времени я ничего другого и не встречал. «Спорить с ними бесполезно», – писал он Тео, вынужденному выслушивать жалобы обеих сторон, так как родители также сетовали: «Винсент с каждым днем становится нам все более чужим. Он страдал от своего одиночества, но именно в нем черпал он силу и вдохновение. Винсент провел в Амстердаме три дня.
Германе предполагал разместить в них картины религиозного содержания вроде «Тайной вечери», «по эскизу рисунка, выполненного в современном готическом стиле». Мысль его ежеминутно возвращалась к ним. Это висячая керосиновая лампа. Всегда и за все надо платить. Пожилая женщина справа разливает в чашки черный кофе.
В начале своей работы он пользовался локальным цветом иными словами, пытался достоверно передать на холсте предметы в присущем им цвете. Он должен отождествить себя со своими персонажами (крестьянами), растворить себя в них, чтобы усвоить себе их взгляд на мир, привычки, особенности психики. Табак, как он утверждал, действовал на него успокаивающе. И очень важно, каково это «другое». До этого еще очень далеко. (Так впервые вошел в его жизнь мотив сознательной нищеты, очень значительный для последующего). Если в хлеву пахнет навозом, прекрасно.
И какая чудесная стремительность. В этом мире все случайно, неповторимо и невозвратимо. Все чернымчерно вокруг него и в душе тоже. После поражения, которым закончилась попытка евангелизации шахтеров, после полного разочарований пребывания среди крестьян, Ван Гог с каждым разом все сильнее верит, что красота появляется из правды и – как и она – должна быть тяжелой и грустной. Ничто уже не останавливало его на избранном пути и он упорно продвигался вперед, помышляя лишь о цели, которую перед собой поставил.
Человечность искусства Ван Гога коренилась глубже. Трудно вообразить более трагический контраст. (Этот колорит — дань Ван Гога собственному будущему, высветленной палитре).
«Хорошо зимой утопать в глубоком снегу, осенью – в желтых листьях, летом – в спелой ржи, весной – в траве хорошо всегда быть с косцами и крестьянскими девушками – летом под необъятным небом, зимой у закопченного очага хорошо чувствовать, что так было и будет всегда». Он даже не показался на глаза родственникам, съехавшимся на похороны в Нюэнен, а когда встал вопрос о наследстве, попросту заявил родным, что его взгляды на жизнь «слишком сильно отличаются от их взглядов, чтобы можно было о чем-нибудь договориться».
Он избрал себе образцом Милле. Вдвоем они много работали. Природа открылась ему, позволив заглянуть в свою душу. Хальс – «колорист из колористов».
Можно возразить: тысячи художников писали, например, «Благовещение» и «Тайную вечерю», а различает их то, как они писали тысячи писали натюрморты с яблоками, но каждый писал яблоко по-своему. В мае Винсент завершил свою картину. Он стушевался и, надо сказать, без особого труда. «Ты ни разу еще не продал ни одной моей вещи, — как-то раз написал он ему, совсем потеряв голову от обиды и гнева. — В сущности, ты даже не пытался этого сделать».
«В мае 1886 года, после отъезда его матери, – пишет Ж. Б. де ла Фай, – грузчики сложили произведения Ван Гога в ящики и оставили на хранение у колбасника города Бреды (в действительности это был краснодеревщик по фамилии Схрауэр). Столкнулись лицом к лицу два разных мира. Вечером, взяв с собой этот холст, я отправился в Эйндховен, где живет один мой приятель Германс., владелец довольно изящной гостиной (серые обои и мебель черная с золотом) и мы повесили там картину.
К тому же он признавал только индивидуальную технику. «Никогда еще не было в моей жизни года, который начинался бы так мрачно», – писал Винсент в начале января. В письмах к Тео он полностью изложил свою теорию цвета, сформулировал законы рисунка: «Древние шли не от линии, а от объемов, короче, надо браться за эллипсоидальные основы или начинать с массы вместо контуров». Его невольно влекло к Винсенту и он снова поехал в Нюэнен. Он завидует Гаварни, который «выпекал до шести рисунков в день» и с восхищением цитирует слова Уистлера: «Да, я сделал это за два часа, но я трудился много лет, чтобы научиться делать это за два часа».
Винсент возобновил работу над «Едоками картофеля» и одновременно начал новую серию крестьянских портретов, отличающихся еще большей характерностью, чем прежние. Но Марго (судя по всему, наделенная крайне хрупкой нервной конституцией) не примирилась с этим отказом. Куда важнее другое — обвинения Ван Раппарда по части искусства живописи. Винсент вспоминал слова Херкомера, которые тот произнес, открывая свою школу живописи: «Мне важно выпестовать индивидуальные таланты, а не воспитать последователей доктрины Херкомера». Отсюда вывод: «Львы – не обезьяны, они не подражают друг другу». И хотя называли его вангоговским кабинетом, висела там только одна маленькая картиночка известного художника— подготовительный этюд к картине Едоки картофеля: тёмная, мутная клякса, жирные линии, закрученные углем в осыпающуюся спираль, подобия лиц, глаз и носов, ничего толком не разберешь Разочарованные посетители недоумённо пожимали плечами: угольная клякса издали напоминающая трещину в небе, почерневшую, обуглившуюся молнию (и только позже, если приглядеться из мрака начинали проступать осторожные фигуры людей их перекрученные бедностью бледностью лица), не пробуждала воспоминаний, не требовала отождествлений, не искала человеческого сочувствия»2.
Крестьяне на его портретах — к январю он уже успел написать тридцать голов — гнетущим животным выражением лиц напоминают жителей Боринажа: у тех и других тяжелые лица с грубыми чертами, узкие лбы, широкие носы, резко очерченные скулы, толстые губы, челюсти, выдающиеся вперед. Так или иначе, отцу стало невмоготу разговаривать с сыном. Ни в коем случае. Винсент стал мастером своего дела. «Я не могу принимать в расчет, что думают о моей работе люди я должен идти вперед — вот о чем мне следует думать Если я теперь ничего не стою, то и потом ничего не буду стоить но, если я буду чего-то стоить потом, значит, я и сейчас уже стою чего-то, — упрямо повторял он, — так как пшеница есть пшеница, даже если горожане поначалу принимают ее за траву».
Единственное сходство между двумя художниками — в общности их любимых сюжетов, которые и тот и другой брали из крестьянской жизни. Все сомнения остались позади. Винсент внимательно изучил два произведения Шарля Блана: «Художники моего времени» и «Грамматика рисовального искусства». Винсента захлестнуло безграничное отчаяние.
Все черным-черно вокруг него и в душе тоже. Мало-помалу, в его сознании забрезжила, вскоре совсем завладев им, мысль о городе – об Антверпене, родине Рубенса. Скудный крестьянский скарб всегда под руками, он или создан крестьянином или служит ему. Коричневое платье девочки, стоящей спиной на первом плане, коричневые руки и лица сотрапезниц в «Едоках картофеля», выразительные блики коричневого до предела насыщены смыслом.
«Я не намерен изгонять из своей жизни страдание, — говорил тот же Милле, — так как подчас именно оно дарует художникам силу». Искусство, к которому его влечет, — это субъективное искусство экспрессивного толка. Хоть он и начал писать по-настоящему всего лишь два года назад, пора его первых опытов ныне казалась ему безвозвратно ушедшей в прошлое. Мог ли он написать их иначе, не погрешив против жизненной правды, не изменив самому себе. Возможно, я даже покину свою мастерскую и поселюсь в какой-нибудь хижине, чтобы уже не слышать и не видеть тех, кто именует себя «культурными людьми»». — принять предначертание судьбы.
Да и какой отец на месте пастора вел бы себя по-иному. «Думаю, что через год при условии, что еще весь этот год буду писать много и без перерыва, я еще больше изменю мою манеру и цвет, который, по всей вероятности, станет еще темнее», — говорил он. В том, что художник смотрит на мир глазами своих персонажей. Он вновь с мрачным ожесточением взялся за кисть. Семейные беды еще больше сблизили братьев.
Винсент жаловался: «Предоставляю вам судить, как приятна повседневная жизнь, когда сталкиваешься с такими вещами». Откуда ему знать, что его сын – Ван Гог. Невозможно всегда жить отшельником, «так как подчас чертовски трудно работать в полном отрыве от мира живописи и от художников и совсем не видеть чужих работ». «Я был бы в отчаянии, — уверяет он, — будь мои фигуры хороши Я не хочу, чтобы они были академически правильны Если сфотографировать человека, который копает землю, то на снимке он не будет копать». «Нужно писать крестьян так, словно ты один из них, чувствуя и мысля, как они».
Они, как люди, вовлечены в круг существования. Женщина, воспылавшая к нему нежным чувством, — это было нечто новое для Ван Гога. Этот розовый – заглушенный цвет, полученный в результате сочетания красного с зеленым.
Все, что прежде смутно бродило в нем, все, что он тревожно старался уяснить для себя, ныне отлилось в четкие формы. Для чего же теперь оставаться в Нюэнене. «Я говорил с врачом, чтобы получить у него совет: что я должен и чего не должен делать в интересах здоровья и будущего больной что лучше – попрежнему сохранять с ней дружеские отношения или же стушеваться». На сей предмет он заручился адресами шести торговцев картинами.
Если Винсент так остро реагировал на нападки Ван Раппарда («Порой мне кажется, — гласит его душераздирающее признание, — что поднимают руку на меня самого, настолько я связан с моим творчеством, настолько мои убеждения — часть меня самого») и если ему не всегда удается — он и это признает — сохранять спокойствие, то потому только, что суждения, высказанные Ван Раппардом, на взгляд Ван Гога, могли исходить лишь «от невыносимо педантичного человека, верного питомца академии», от человека, абсолютно неспособного понять истинный смысл его творчества, направления, которое он избрал. Он писал картофелины, которым силился придать объемность: «иными словами, передать их качество так, чтобы картофелины превратились в массы, обладающие весом и плотностью, которую мы ощутили бы, если бы, скажем, попытались их подбросить», картофелины коричневые и черные, один вид которых навевал глубокую грусть. Прошло время колебаний, сомнений, вопросов. Неужели его отец прав.
Бедность художника (вообще его социальную отчужденность) он считал не столько печальной необходимостью (следствием внешних условий), сколько необходимым долгом. Теперь его волновали важные технические проблемы. Нет. Милле рисовал богатых, представительных крестьян на фоне спокойной и плодородной природы. Винсент отказался от своей доли наследства поскольку в последние годы он был в серьезном разладе с отцом, заявил он, он не станет «ни предъявлять своих прав, ни даже притязать на то, что некогда ему принадлежало». «Я не намерен изгонять из своей жизни страдание, – говорил тот же Милле, – так как подчас именно оно дарует художникам силу».
Смотрите, как хорошо. » Это было одним из его любимых выражений. Эфемерная и трагическая идиллия. Подобная концепция красоты абсолютно чужда Винсенту. В романе Дмитрия Бавильского этюд к картине стал иллюстрацией переживаний и стремлений главных героев: «Особой репутацией пользовался зал без привычной уже, казалось бы, цифры. Дрожь нетерпения била Винсента. История с Марго никак, точнее, почти никак не отразилась на его работе.
Начало лета застало Винсента в процессе стремительного творческого роста. И все же инстинктивно стремясь к той же цели, он шел к ней вслепую. Одна лишь работа давала ему отдохновение. Если в хлеву пахнет навозом, прекрасно.
С восхищением и страхом смотрел художник на Винсента, человека, беззаветно преданного искусству, который питался одним лишь хлебом и сыром («Это не портится в дороге», — шутил Винсент) и, вечно голодный, готовился и впредь жить в нищете. Нет, скорее всего, нет. Это «вялая, равнодушная дружба». В мае, на радость Винсенту, к нему приехал Ван Раппард.
Но мог ли Винсент написать брабантских крестьян веселыми красками. «Я не могу принимать в расчет, что думают о моей работе люди я должен идти вперед – вот о чем мне следует думать Если я теперь ничего не стою, то и потом ничего не буду стоить но, если я буду чегото стоить потом, значит, я и сейчас уже стою чегото, – упрямо повторял он, – так как пшеница есть пшеница, даже если горожане поначалу принимают ее за траву». Так или иначе, есть все основания полагать, что Винсент решил – будь что будет. Он отчетливо знал это – как в нравственном, так и в эстетическом плане. Винсент был более философ, чем это принято думать. «Вы ничего не говорите мне о технике, – писал он ему в своем первом письме – Снова повторяю Вам: сопоставьте привычное значение, которое все чаще придают этому слову, с его истинным значением Я попросту утверждаю одно: правильно выписать фигуру однообразными и заученными мазками в соответствии с академическими рецептами – это не отвечает настоятельным требованиям эпохи в сфере изобразительного искусства». Вещи живут у него своей жизнью, не менее напряженной, чем человеческая.
Пожилая женщина справа разливает в чашки черный кофе. Тогда Жигу спросил, почему он так думает. «Думаю, что через год при условии, что еще весь этот год буду писать много и без перерыва, я еще больше изменю мою манеру и цвет, который, по всей вероятности, станет еще темнее», – говорил он.
Это нисколько не поставит под угрозу его самобытность. Светлые краски. Жертвой своему призванию. «Абсолютно верно, — подтвердил он. — Возьмите, к примеру, этот тон (он показал пальцем на серую, грязную мостовую) так вот, если бы Паоло Веронезе сказали: Напишите белокурую красавицу с телом такого тона, он написал бы ее и на его картине женщина и впрямь была бы белокурой красавицей». Осенью Винсента вновь навестил Ван Раппард. Стоило его матери чуть оправиться от болезни, как тут же возобновились прежние раздоры, на мгновение забытые той и другой стороной.
Неизменно угрюмый, он лишь ненадолго заходил в пасторский дом. Он даже сказал ему об этом. Вдвоем они много работали. Он преисполнен решимости жить самостоятельно – согласно своим убеждениям.
«Хочу верить, — вскоре после этого писал Винсент, — что с каждым днем мои этюды все больше будут радовать тебя Теперь я совсем не могу терять время», — писал он, окончательно порвав с родными, готовый отныне во всем подчиняться Тео, на которого полностью переложил заботу о своем материальном обеспечении, готовый — какая важность. Таков закон внезапного контраста, который отчасти уже широко использовал Делакруа. Все в этом мире эфемерно, преходяще и недолговечно. Два года Ван Гог каторжно трудился, не выпуская из рук карандаш и кисть. В то лето 1885 года, когда, работая в поле, среди крестьян, Винсент был занят «прямо или косвенно величайшей из проблем — цветом» инстинкт его был подобен реке ищущей свое русло, путь, по которому в будущем потекут ее воды. Сам процесс работы над «Едоками картофеля» обернулся своеобразным актом социальной борьбы, хотя это странно звучит по отношению к такому мирному и сосредоточенному делу, как писание картины. С тех пор Винсент часто виделся с Керссемакерсом.
Завтра, как и сегодня, она будет его кредо. В поисках сюжетов для картин они вместе бродили по окрестностям. Разве они не наглядное олицетворение, глубоко поэтический символ семейного очага. Ван Гог задумал написать за зиму пятьдесят этюдов голов крестьян. К тому же он признавал только индивидуальную технику.
В это же самое время, когда никому не ведомый голландский художник писал свою картину – вызов и обвинение «цивилизованным людям», в далекой России всемирно известный писатель писал трактат «Что такое искусство» – с тем же вызовом, тем же обвинением. Очень скоро в систему будут добавлены новые языки. Инстинкт вел его вперед с поистине волшебной безошибочностью.
Раз ей мешают соединить свою жизнь с любимым человеком, она примет яд. Произошел давно назревавший его разрыв с семьей. Все это только на пользу. Как говорят врачи, «поначалу убиваешь, затем исцеляешь». Даже изобразил двух женщин, копающих картофель.
Профессионализм сплошь и рядом обращается в штамп – неужели он этого не уразумел. Убежденный в своей правоте человек наконецто уверенно зашагал к светлой и ясной цели. Он завидует Гаварни, который «выпекал до шести рисунков в день» и с восхищением цитирует слова Уистлера: «Да, я сделал это за два часа, но я трудился много лет, чтобы научиться делать это за два часа». События тоже следовали одно за другим. После ссоры, разыгравшейся между ними, дело обернулось совсем плохо.
Когда он приходил, то обычно ссорился с отцом. Он любил сопоставлять живопись с музыкой и стремился проследить их взаимосвязь. Это программное произведение художника, он писал его с огромным увлечением и мыслил как вызов академическому искусству, вызов «чистой публике», любящей приглаженное искусство, вызов тем, кого художник ощущал «по ту сторону баррикады». Все сомнения остались позади. идеализировал их, подняв на уровень обобщения, классического синтеза. То и дело вспыхивали ссоры.
Можно ли с уверенностью сказать, что это было именно так. Хоть он и начал писать по-настоящему всего лишь два года назад, пора его первых опытов ныне казалась ему безвозвратно ушедшей в прошлое. Братская привязанность Тео. И ведь нельзя сказать, чтобы Ван Гог был недоволен тем делом, которое, казалось, было уготовано ему с рождения.
Но Марго (судя по всему, наделенная крайне хрупкой нервной конституцией) не примирилась с этим отказом. Здесь кончается «ранний Ван Гог». Винсент привык встречать повсюду непонимание: он настолько привык «выслушивать брань, что она больше не производит впечатления» и никаким новым наветам уже не поколебать его веры.
Светлые краски. «Все это надо прочно освоить. » – говорил Винсент. Подавленный печалью этого края, он, как никогда, страшился своей участи. Мог ли он написать их иначе, не погрешив против жизненной правды, не изменив самому себе.
Винсент торопился уехать. Страдание свято. Чего он добивался. Родственники Марго тут же расстроили эти планы – такой скандал допустить было нельзя. Ее поместили в утрехтскую клинику. Художнику они говорили, что он «не должен заводить близкие отношения с людьми не его круга», а своим прихожанам – чтобы они не смели ему позировать.
Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. И хотя называли его вангоговским кабинетом, висела там только одна маленькая картиночка известного художника— подготовительный этюд к картине Едоки картофеля: тёмная, мутная клякса, жирные линии, закрученные углем в осыпающуюся спираль, подобия лиц, глаз и носов, ничего толком не разберешь Разочарованные посетители недоумённо пожимали плечами: угольная клякса издали напоминающая трещину в небе, почерневшую, обуглившуюся молнию (и только позже, если приглядеться из мрака начинали проступать осторожные фигуры людей их перекрученные бедностью бледностью лица), не пробуждала воспоминаний, не требовала отождествлений, не искала человеческого сочувствия». Он сам, как они, плоть от плоти этой земли. Однако, добавил он, «я нипочем не желал бы избежать этой ошибки. Крестьяне Винсента не застывают в нарочитых позах, чтобы возблагодарить Творца – они заняты борьбой не на жизнь, а на смерть, вечной и тщетной борьбой, составляющей участь всех людей. Его невольно влекло к Винсенту и он снова поехал в Нюэнен. Кругом все чернымчерно.
В изображение крестьян он не вносил умиленной идеализации, свойственной кающимся дворянам или ходокам в народ, – он отдавал себе отчет в загрубелости своих персонажей, день-деньской копающихся в земле» знал, что в крестьянине «много от зверя» (его собственные слова) Но это его не отпугивало. Многочисленные гости, приходившие навестить больную, неумолчно расточали ему хвалу. Но Что поделаешь. » В своем исступлении Винсент накинулся даже на брата. Вещи нужно писать не такими, какие они есть, а такими, какими их ощущаешь и притом писать в движении, писать «действие ради действия», как поступали Домье и Делакруа, не боявшиеся «произвольных пропорций» — такой анатомии и структуры, которую осудили бы «академики». «Почему ты не продаешь своих картин. » – беспрестанно спрашивали они.
Приехал он к своему отцу, к своим родным, но Нюэнен не был его родиной. С какой изощренностью он располагал цвета играя на контрасте и нюансах, варьируя оттенки. Винсента захлестнуло безграничное отчаяние. Затем, скопировав полотна, он вернет их Винсенту.
Он же запальчиво возражал: «Я был бы в отчаянии, если бы мои фигуры были правильными я нахожу великолепными фигуры Микеланджело, хотя ноги у них, несомненно, чересчур длинны, а бедра и зад чересчур широки Милле и Лермит являются для меня подлинными художниками по той причине, что они пишут вещи не такими, как они выглядят, если сухо и аналитически копировать их, а так, как они, Милле, Лермит, Микеланджело, чувствуют их». В этом мире все случайно, неповторимо и невозвратимо. Впрочем, разве речь идет о продаже картин, о деньгах, о каких-то обидах. Объясняли, что деньги, которые присылает ему Тео, всего лишь временная помощь, «милость, оказываемая пачкуну».
«За окном пасмурно, — пишет он, — поля усеяны черными глыбами земли, между которыми пятнами лежит снег, часто один за другим следуют дни, когда видишь только туман да грязь, по утрам и по вечерам — багровое солнце, ворон, сухую траву и увядшую гниющую зелень, черные рощи и ветви тополей и ив, вздыбленные на фоне хмурого неба, словно колючая проволока». Винсент оборудовал себе временную мастерскую в чулане прачечной, пристроенной к дому. Потянулись пасмурные месяцы.
«Я говорил с врачом, чтобы получить у него совет: что я должен и чего не должен делать в интересах здоровья и будущего больной что лучше — по-прежнему сохранять с ней дружеские отношения или же стушеваться». Я решил выбрать второе и притом с таким восторгом, словно возвращаюсь из изгнания». Можно сказать, что в то лето 1884 года Ван Гог открыл для себя живопись. В письмах к Тео он полностью изложил свою теорию цвета, сформулировал законы рисунка: «Древние шли не от линии, а от объемов, короче, надо браться за эллипсоидальные основы или начинать с массы вместо контуров» Винсент писал Ван Раппарду: «Художник Жигу принес Делакруа бронзовую античную статуэтку и спросил, как он полагает, подлинная эта вещь или нет.
Он избрал себе образцом Милле. По фасаду вился плющ. Но теперь можно предполагать, что исступленно заполняя дни работой, он стремился завершить свой период учения. Он давно уже перестал надеяться, что когдалибо вкусит нормальную жизнь. Она никоим образом — точнее, почти никоим образом — не отвлекла Винсента от его исканий.
Звали человека Винсент Ван Гог. Соответственно темнота других частей картины усилена. Германе предполагал разместить в них картины религиозного содержания вроде «Тайной вечери», «по эскизу рисунка, выполненного в современном готическом стиле». Эфемерная и трагическая идиллия. Винсент знал, чего он хочет и куда идет.
«Я горю желанием видеть картины Рубенса. » – восклицал он, откликаясь на зов величайшего из мастеров цвета. Я намерен и впредь поступать таким же образом. Видит бог, неустанно повторял он, ведь он не злоупотребляет помощью Тео. Осенью Винсента вновь навестил Ван Раппард. В ту пору, когда его мать слегла в постель, среди гостей, приходивших ее проведать, была соседка, девица не первой молодости, некая Марго Бегеман.
Ван Раппард писал прядильщиц, этюды женских голов, Винсент – «аллею тополей с желтыми осенними листьями, где солнце кладет на землю среди опавшей листвы ослепительные пятна, чередующиеся с тенью, отбрасываемой стволами деревьев». Винсента презирали и третировали, как никогда раньше. используя относительный досуг, которым крестьяне располагают в ненастное время года. Позднее он писал, что начал рисовать, чтобы сохранить эти образы на бумаге для памяти и одновременно избавиться от перенасыщенности ими. Сразу же после приезда в Нюэнен Винсент понял, как непоправим его разлад с родными. Он спускался с горняками в шахты, а по вечерам читал им Библию.
– принять предначертание судьбы. И он шел вперед гигантскими шагами. Керссемакерсу он дал множество полезных советов.
Родственники Марго тут же расстроили эти планы — такой скандал допустить было нельзя. К тому времени он уже постиг многие тайны мастерства и убежденно провозглашал свое кредо. Несмотря на все мои недостатки, сбить меня с толку не так легко, как некоторые воображают. Незачем даже вспоминать об этом «благонравном бессилии». Раз ей мешают соединить свою жизнь с любимым человеком, она примет яд. Однако, когда церковная администрация освободила его от должности (Винсент не только читал Библию, от дирекции шахт он требовал улучшения условий для рабочих), она освободила уже сформированного внутренне художника.
Вчера я именно так подшутил над почтенным собратом моего отца. Он довольствуется самой малостью — тем, что абсолютно необходимо для жизни. Почему бы и нам не поступать точно так же. » – говорил Винсент. «Будь у него много таких же прекрасных вещей, как лист, который я недавно обнаружил – Пять возрастов пьяницы или фигура старика под каштаном, о которой я недавно тебе рассказывал, – право, нам всем следовало бы пойти к нему на выучку», – писал он Тео в конце 1882 года.
Конечно, Винсент был бы рад продавать свои картины, это существенно облегчило бы ему жизнь. Но при всем этом мужество мое, а, возможно, также и силы скорей окрепли, нежели ослабели. О нем все время ходили сплетни, недобрые толки.
Картина Едоки картофеля стала финальным аккордом пребывания художника в Нюэнене (Северный Брабант, Нидерланды). Этого он и сам не знал. Винсент согласен с Тео, сказавшим ему: «Когда горожане пишут крестьян, они у них походят на жителей парижских окраин, даже если все фигуры безупречно выписаны».
Таким образом, все полотно звучит как бы в басовом регистре. Винсент возобновил работу над «Едоками картофеля» и одновременно начал новую серию крестьянских портретов, отличающихся еще большей характерностью, чем прежние. Работы почти никто не покупает, его манеру живописи называют «мазнёй» и «примитивом». Начало лета застало Винсента в процессе стремительного творческого роста.
Он должен бежать от этих унылых степей. Своим величайшим учителем, «самым современным из художников», он по-прежнему считал Милле: «Милле – это отец Милле иными словами советник и наставник молодых художников во всех областях». Картинами Франса Хальса, в особенности «Ротой капитана Ренье Реаля», он восхищался почти так же, как «Иудейской невестой», хотя и по иным причинам. Причинив ему острую боль, она глубоко омрачила его настроение.
Винсент возвратился из Амстердама, воодушевленный всем, что увидел нет, он не ошибся, он на верном пути: «Некоторые художники, которых я знаю, но не хочу называть, неустанно бряцают тем, что они зовут техникой на мой взгляд, как раз они обладают слабой техникой». Он страдал от своего одиночества, но именно в нем черпал он силу и вдохновение. Один из пастырей даже пообещал прихожанам деньги, если они не дадут себя рисовать, «но они мужественно ответили, что предпочитают зарабатывать у меня, чем клянчить у него». «Но здесь, в Голландии, – признавался Винсент, – нам трудно понять, что такое в действительности импрессионизм».
Но поскольку картина взволновала его, я подарил ее ему и он принял ее, как я того хотел, без лишних слов, сказав мне только, что «эта штука чертовски хороша»». «Есть нечто необыкновенное, – писал он Тео, – в ощущении, что ты должен ринуться в огонь». Хотя того несколько смущали размеры картин, как и то, что Германс хотел получить композицию с пятьюшестью фигурами (тогда как Ван Гог предпочитал иметь дело с меньшим числом персонажей), Винсент был в восторге от этой сделки, дававшей ему возможность писать картины без какихлибо затрат и с рвением принялся за работу. Я намерен и впредь поступать таким же образом.
Винсент рекомендовал ему почаще писать на природе, а также делать натюрморты, следить за тем, чтобы в его картинах все предметы были на своем месте, четко отграниченные друг от друга. Табак, как он утверждал, действовал на него успокаивающе. То же относится к синему и желтому. Керссемакерсу он дал множество полезных советов. — к любым лишениям. До последнего времени Винсент стремился постичь секреты техники, теперь же он поставил перед собой более сложную задачу: «Наше творчество должно быть настолько изощренным, чтобы казаться наивным, — от него не должно разить талантом».
Так что же, отказаться от мечты, забыть свои волшебные эксперименты в области цвета и рисовать «правильные» картины для обывателей. «Надо заставить обыденное служить выражению прекрасного», — говорил Милле. Но еще больше удивило кожевника то, что он никак не мог забыть холсты и рисунки Ван Гога. Винсент привык встречать повсюду непонимание: он настолько привык «выслушивать брань, что она больше не производит впечатления» и никаким новым наветам уже не поколебать его веры. Благодаря ей живопись уподобляется пламени: в страстном, сокрушительном, как атака, порыве должна она схватить нестойкую преходящую красоту вещей и их сокровенный смысл, но, чтобы добиться этого, надо писать «на одном дыхании», научиться стремительности, поставить на службу цвету кисть удивительной подвижности.
Но при всем этом мужество мое, а, возможно, также и силы скорей окрепли, нежели ослабели. «Показывайте всем мои рисунки, – просил он Ван Раппарда. До последнего времени Винсент стремился постичь секреты техники, теперь же он поставил перед собой более сложную задачу: «Наше творчество должно быть настолько изощренным, чтобы казаться наивным, – от него не должно разить талантом». Причинив ему острую боль, она глубоко омрачила его настроение. Винсента корили за то, что он не зарабатывает денег.
Объясняли, что деньги, которые присылает ему Тео, всего лишь временная помощь, «милость, оказываемая пачкуну». Съездив в Утрехт, он беседовал там с врачом клиники. Вот чего он стремился достичь в своей картине «Едоки картофеля», выдержанной в бурых и зеленоватых тонах, которую он неустанно писал и переписывал, преображая изменяя зримую реальность с тем, чтобы полнее передать ее сущность, как он ее видел и в особенности как он ее ощущал. «Больше всего я хочу научиться допускать такие неточности и погрешности против правил, такие видоизменения и искажения действительности, чтобы в результате получилась – да, если хотите, – ложь, но более правдивая, чем любая буквальная правда».
Куда важнее другое – обвинения Ван Раппарда по части искусства живописи. И она выполнила свое намерение, не сумев, однако, себя убить. «Но здесь, в Голландии, — признавался Винсент, — нам трудно понять, что такое в действительности импрессионизм». Винсента угнетал Нюэнен, где теперь работать ему было невмоготу. Выше: что вы искали. Сходя с поезда в Хелмонде, куда она ездила за покупками, мать упала, сломав правое бедро.
Его судьба определена иначе. Профессионализм сплошь и рядом обращается в штамп — неужели он этого не уразумел. Это «вялая, равнодушная дружба». Почему бы и нам не поступать точно так же. » — говорил Винсент. Он отрицал свою причастность к этому, но местный католический священник запретил семье де Гроот и другим прихожанам позировать ему. Не поладил он и со священником католической церкви. Однако сын его неприятно поразил жителей Нюэнена.
Он даже не показался на глаза родственникам, съехавшимся на похороны в Нюэнен, а когда встал вопрос о наследстве, попросту заявил родным, что его взгляды на жизнь «слишком сильно отличаются от их взглядов, чтобы можно было о чемнибудь договориться». Он вконец озлобился. Он преисполнен решимости жить самостоятельно — согласно своим убеждениям. «Нужно писать крестьян так, словно ты один из них, чувствуя и мысля, как они».
Винсент неизменно старался убедить в этом брата и самого себя. С той и другой стороны были брошены резкие слова.
Смотрите, как хорошо. » Это было одним из его любимых выражений. Если Винсент так остро реагировал на нападки Ван Раппарда («Порой мне кажется, – гласит его душераздирающее признание, – что поднимают руку на меня самого, настолько я связан с моим творчеством, настолько мои убеждения – часть меня самого») и если ему не всегда удается – он и это признает – сохранять спокойствие, то потому только, что суждения, высказанные Ван Раппардом, на взгляд Ван Гога, могли исходить лишь «от невыносимо педантичного человека, верного питомца академии», от человека, абсолютно неспособного понять истинный смысл его творчества, направления, которое он избрал. Мы слышим стон, вырвавшийся из самых глубин души Винсента, безрассудный трагический укор: «Да, деньги ты можешь мне дать, но ты не дашь мне жену, ребенка, работу». Страдание свято.
Ведь торф дает свет и тепло крестьянской хижине. Съездив в Утрехт, он беседовал там с врачом клиники. Природа открылась ему, позволив заглянуть в свою душу. «Почему ты не продаешь своих картин. » — беспрестанно спрашивали они.
Винсент знает: только ожесточенным трудом, только исступленным горением и страстностью добьется он в более или менее отдаленном будущем желанной быстроты в работе. В этом споре отец Ван Гога был не на стороне сына. Так или иначе, есть все основания полагать, что Винсент решил — будь что будет. Здесь никак нельзя прибегать к привычным приемам. Он испытывает таинственное влечение к цвету.
«Если от картины изображающей крестьян, пахнет салом, дымом, картофелем, отлично. «Вы потом измените свое мнение», — ответил тот. Винсент ощупью продвигался вперед. Откуда ему знать, что его сын — Ван Гог.
У родителей нет больше с сыном общего языка. Скоро учение будет завершено – уже теперь он рисовал с удивительной легкостью. «Надо заставить обыденное служить выражению прекрасного» Запись на полях рисунка., - говорил Милле. Винсента корили за то, что он не зарабатывает денег. Напротив, вплоть до самого последнего времени я ничего другого и не встречал. Жерико и Гро, пояснил он, научились у греков первым делом выражать массы контура (почти всегда в форме яйца) и выводить все дальнейшее из расположения и соотношения этих овалов». Да и какой отец на месте пастора вел бы себя по-иному.
Вещи нужно писать не такими, какие они есть, а такими, какими их ощущаешь и притом писать в движении, писать «действие ради действия», как поступали Домье и Делакруа, не боявшиеся «произвольных пропорций» – такой анатомии и структуры, которую осудили бы «академики». Куда он шел. Дает жизнь. Освободив крестьянские сцены от некоторых характерных деталей, создатель «Вечерней молитвы» идеализировал их, подняв на уровень обобщения, классического синтеза. «Всю зиму, – победоносно сообщал он Тео, – я не выпускал из рук нить этой ткани, решая, каким будет ее окончательный рисунок и, если теперь эта ткань превратилась в шершавую, грубую материю, нити из которых она соткана, все же подобраны тщательно и согласно определенным правилам Пусть тот, кто предпочитает видеть крестьян, написанных розовой водой, отвернется от моей работы» Посылая Тео свою картину, Винсент просил показать ее Дюран Рюелю, торговцу, покупавшему работы импрессионистов. Скоро учение будет завершено —уже теперь он рисовал с удивительной легкостью.
Цвет – это поэзия. «Пусть Ваше искусство освещает путь людям, в этом, как я полагаю, состоит долг каждого художника», – писал он Ван Раппарду. «Если от картины изображающей крестьян, пахнет салом, дымом, картофелем, отлично. Хотя того несколько смущали размеры картин, как и то, что Германс хотел получить композицию с пятью-шестью фигурами (тогда как Ван Гог предпочитал иметь дело с меньшим числом персонажей), Винсент был в восторге от этой сделки, дававшей ему возможность писать картины без каких-либо затрат и с рвением принялся за работу. Потрясенный сделанными открытиями, с каждым днем все больше, глубже осознавая их важность, Винсент невольно оглядывался назад на пройденный путь: «Изучение натуры, борьба с реальностью Не стану отрицать – годами я едва ли не тщетно, подчас с печальным итогом, брался за дело именно с этого конца». Судя по всему, он не слишком надеялся на это.
Загадочность Рембрандта, виртуозность Хальса. Он вновь с мрачным ожесточением взялся за кисть. В Боринаж он попал в должности протестантского проповедника. Он окажется очень далеко от слащавости известной картины Милле «Анжелюс».
Милле и тут указал ему путь, тот самый Милле, который говорил: «Коль скоро я хожу в деревянных башмаках, я все вынесу». И шедевр родился в ноябре 1885 года. Не лучше ли ему устроиться в какомнибудь другом месте. К возмущению родных, Ван Гог и вернувшись домой, продолжает делать то, что «никому не нужно». Можно сказать, что в то лето 1884 года Ван Гог открыл для себя живопись. «Даже если ему не понравились мои рисунки, все равно покажи ему эту картину.
У родителей нет больше с сыном общего языка. Дом стоял в саду, среди деревьев. «Абсолютно верно, – подтвердил он.
Винсент согласен с Тео, сказавшим ему: «Когда горожане пишут крестьян, они у них походят на жителей парижских окраин, даже если все фигуры безупречно выписаны». – В сущности, ты даже не пытался этого сделать». Винсент с первых же слов затронул здесь самую суть вопроса. С той и другой стороны были брошены резкие слова. Но Что поделаешь. » В своем исступлении Винсент накинулся даже на брата. «Я говорю мы, так как деньги, которые ты мне посылаешь — я знаю, они достаются тебе нелегко, — дают тебе право, если только мне удастся создать стоящую картину, считать ее наполовину твоим собственным творением».
«Все это надо прочно освоить. » — говорил Винсент. Холст, если так можно выразиться, отстранял художника от его моделей. Художника начал работать над картиной после смерти отца. С редкой преданностью ухаживал он за матерью, дневал и ночевал у ее постели. Крестьяне относились к нему хорошо и позировали охотно, – разумеется, за плату.
Он условился с Керссемакерсом, что вдвоем они поедут в Амстердам и посетят тамошний музей. «Это стремительность кисти дает такой мощный эффект, – прочитал он в статье о Гейнсборо. Он относил к трудовым классам и себя, художника, человека «тяжелой и грязной работы». Мгновение, которое проходит, уже ушло от тебя навсегда. Но ты все равно покажи ее ему — он должен видеть, что мы упорно идем к своей цели».
Винсент хотел, чтобы зрителям казалось, будто крестьянин на его картине «написан землей, которую он засевает». Благодаря этой покупке было спасено все, что относится к нюэненскому периоду» (точнее, все, что сохранилось от этого периода). Только в труде его раненая душа забывала о жизненной пытке. Столкнулись лицом к лицу два разных мира. Но мог ли Винсент написать брабантских крестьян веселыми красками. «Я говорю мы, так как деньги, которые ты мне посылаешь – я знаю, они достаются тебе нелегко, – дают тебе право, если только мне удастся создать стоящую картину, считать ее наполовину твоим собственным творением».
Вскоре Ван Гога увольняют с должности помощника пастора. Брата Тео, приехавшего на похороны, Винсент настойчиво убеждал взять его с собой в Париж. Винсент внимательно изучил два произведения Шарля Блана: «Художники моего времени» и «Грамматика рисовального искусства». «Я вполне представляю себе, что придет день, когда композиция также будет даваться мне с легкостью», – писал Винсент брату Тео Он весь захвачен сознанием того, что надо спешить. Он должен жить среди декорации своих сюжетов.
– Непосредственность впечатления при этом полностью сохранена и передается зрителю. Так или иначе, отцу стало невмоготу разговаривать с сыном. «Вы ничего не говорите мне о технике, — писал он ему в своем первом письме — Снова повторяю Вам: сопоставьте привычное значение, которое все чаще придают этому слову, с его истинным значением Я попросту утверждаю одно: правильно выписать фигуру однообразными и заученными мазками в соответствии с академическими рецептами — это не отвечает настоятельным требованиям эпохи в сфере изобразительного искусства». «Вы потом измените свое мнение», – ответил тот. «Старые мастера пользовались подобной штукой.
Судя по всему, он не слишком надеялся на это. Ван Гог позднее будет подчеркивать, что в искусстве Милле все является одновременно «и искусством и символом», но не откажется от утверждения, согласно которому «следует представлять тривиальную действительность так, чтобы она выражала благородную мысль». «Пачкун» с каждым днем вызывал в Нюэнене все большую настороженность. Хальс осуществил мечту Винсента, «четко заявить свой сюжет сразу, за счет максимального напряжения всех сил ума». «Так, значит, вперед.
«Вот я и говорю, – подчеркивал он в своих письмах, – что, создавая картины, я стараюсь жить, ни о чем другом не задумываясь». Он давно уже перестал надеяться, что когда-либо вкусит нормальную жизнь. Тео показал одному парижскому торговцу картинами, по фамилии Портье, несколько этюдов брата и Винсент поспешил «за один день, на память» изготовить для Портье литографию с картины «Едоки картофеля» в ее тогдашнем варианте. Он вконец озлобился.
В первой книге его особенно поразила следующая, весьма характерная история. «Больше всего я хочу научиться допускать такие неточности и погрешности против правил, такие видоизменения и искажения действительности, чтобы в результате получилась — да, если хотите, — ложь, но более правдивая, чем любая буквальная правда». Во многих, но не во всех, – что они знают, например, об искусстве и о ряде других вещей. » Вот камень преткновения: об искусстве они не знают ничего. «Думаю, что, даже если я захочу и сумею чему-то научиться у других, даже если я позаимствую у них кое-какие технические приемы, все равно я всегда буду смотреть на мир собственными глазами и обладать собственным видением». С лихорадочной неутолимой жаждой Винсент силится объять своей беззаветной любовью этот беспрестанно меняющийся, грозный, беспорядочный, непрерывно обновляющийся мир.
Благородная ложь придает непререкаемость зримому, очеловечивает мир, скрывая его жуть и хаос. Здесь он будет лишь топтаться на месте и вянуть. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Закончив работу, Винсент часто наведывался в Эйндховен, чтобы помочь советом Германсу, начавшему копировать картины. Винсент жаловался: «Предоставляю вам судить, как приятна повседневная жизнь, когда сталкиваешься с такими вещами». Страстность, с которой он всю зиму работал над несчетными портретами ткачей, теперь уже завершенными, произвела на степенного, неторопливого Ван Раппарда, оставшегося, по существу, прежним студентом Академии искусств, такое же сильное впечатление, что и прежде.
Этого он и сам не знал. – представить его как нечто абсолютно естественное. «Я часто думаю, что крестьяне представляют собой особый мир, во многих отношениях стоящий гораздо выше цивилизованного», — писал Винсент. Он колебался, стараясь совладать с нетерпением, от которого его вдруг начало лихорадить.
Мы слышим стон, вырвавшийся из самых глубин души Винсента, безрассудный трагический укор: «Да, деньги ты можешь мне дать, но ты не дашь мне жену, ребенка, работу». Эта утрата, по существу, завершила долгий период в жизни Винсента. Одна лишь работа давала ему отдохновение. Грубым формам сопутствуют мрачные тона: глинистый коричневый, грязноватая охра, оливковый зеленый, берлинская лазурь, почти переходящая в черный «Цвета черного мыла» – по меткому замечанию Юлиуса МайерГрефе. И все же инстинктивно стремясь к той же цели, он шел к ней вслепую. Конечно, его работам присуще множество недостатков, он отнюдь не склонен это отрицать.
На тот момент он еще находился в поиске своей манеры. Может быть, на этот раз Винсент и вправду поверил, что пришел конец его одиночеству. Винсент оборудовал себе временную мастерскую в чулане прачечной, пристроенной к дому. Потянулись пасмурные месяцы.
